Палітычныя рэпрэсіі на Беларусі ў XX стагоддзі
Матэрыялы канферэнцыі
Памер: 278с.
Мінск 1998
Согласен: начальник 2 отдела ОО ПП ОГПУ Сыроежкин.
Утверждаю: зам. Начальника особого отдела ПП ОГПУ БССР Шапиро.
Согласен: помощник прокурора при ПП ОГПУ Белоруссии — подпись неразборчивая, 13 мая 1933 г.»10.
I вось фінал. Чытаем выпіску з пратакола паседжання Тройкі ПП АДПУ па БССР ад 13 мая 1933 г.:
«Слушали: Дело № 35137 ООПП по обвинению граждан Гембицкого И. К. и других в числе 4-х человек по 72 и 76 ст.ст. УК БССР (58-10 и 58-11 ст. УК РСФСР). Постановили: 1. Гембицкого Ивана Константиновича; 2. Мурза-Мурзича Ибрагима Халильевича; 3. Рызвановича Хасеня Иосифовича; 4. Дашкевича Иосифа Семёно-вича выслать через ПП ОГПУ в Казахстан сроком на 3 года, считая срок первому и второму с 15. 03. 1933 г.,третьему — с 21.03.1933 г., четвёртому — с 28 марта 1933 г.».
Далейшы лёс асуджаных нам невядомы. Вядома толькі, што ніхто з іх дадому з месцаў высылкі не вярнуўся. 10 кастрычніка 1989 г. рашэннем пракуратуры БССР Гембіцкі I. К.. Рызвановіч X. L, Дашкевіч I. С., МурзаМурзіч I. X. былі рэабілітаваны11.
1 Архіў Камітэта дзяржаўнай бяспекі Рэспублікі Беларусь (далей Архіў КДБ), справа 31371-е
2 Былі затрыманы таксама Біцютка Сулейман Якаўлевіч, былы палкоўнік царскай арміі, браты Багдановічы — Якуб Анзельмавіч і Аляксандр Анзельмавіч. Але ў ходзе следства яны былі апраўданы і адпушчаны на волю.
3 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, аа. 63-69.
4 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, аа. 44-47.
5 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, аа. 52-56.
6 Рызвановіч X. I. даводзіўся братам жонкі палкоўніка Біцюткі С.
6 Архіў КДБ РБ, спр. 31371 -е, а. 49.
И. Кашкин. О трагическом прошлом
7 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, а. 49.
8 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, а. 49.
’ Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, а. 49.
10 Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, аа. 126—129.
" Архіў КДБ РБ, спр. 31371-е, аа. 126—129.
И. КАШКИН (Гэмель, Беларусь) О ТРАГИЧЕСКОМ ПРОШЛОМ
Я один из немногих, чудом выживших узников ГУЛАГа, свидетель массовых, сталинских репрессий. Хочу рассказать о том страшном времени, когда именем закона творились вопиющие беззакония.
В 1938 г. я, девятнадцатилетний сын почтового служащего, был репрессирован за переписанные у одного из школьных товарищей стихи, дающие достойную оценку власти Сталина. В тот период только незрячий, глухонемой не мог не знать и не понимать всей лживости и деспотизма существующей системы в государстве.
Я хорошо помню март 1929 г., когда из села Святок, где мы тогда жили, отправлялся многосемейный обоз с так называемыми раскулаченными. Эти, в одну ночь ограбленные и униженные властью труженики села, как особо опасные преступники, конвоировались чекистами в Новозыбковскую тюрьму.
В этом же г., в мае моего отца перевели работать на почту г. Клинцы, где мы долгие годы жили на частных квартирах. В те ЗО-е годы на служащего по карточке выдавалось по 300 грамм хлеба на день, а на мать и на нас, иждивенцев, по 150 грамм.
В 1935 г. я окончил 7 классов. Учитывая материальные трудности, я решил вопреки желанию родителей пойти работать и одновременно учиться на рабфаке, куда принимали только работающих.
Сначала три месяца был почтальоном, затем меня приняли в бухгалтерию управления всех городских детских яслей-садиков в качестве ученика счетовода с окладом 84 р. 50 коп..
В 1937 г., когда пошли массовые аресты «врагов народа», были арестованы две заведующие яслями, у пяти заведующих яслями (из 15ти) были арестованы мужья. В это время были репрессированы отцы моих школьных товарищей Марченко, Непши, Федорова и Максименко. «Компетентным» органам этого показалось мало, и были арестованы мои друзья Яша Марченко и Костя Непша, которых продержали по 3 месяца в битком набитых людьми душных камерах.
Приходя к друзьям, лишенным отцов, я видел слезы и страдания их
Палітычныя рэпрэсіі на Беларусі ў XX стагоддзі . матерей, а также тяжелое материальное положение, в котором они оказались. Я искренне сочувствовал им, переживал их горе. Это были честные трудовые семьи. Гнев и боль искали выход. Способный к поэзии Яков Марченко стал писать стихи. Мне эти стихи нравились, и я их переписывал себе.
Случилось так, что друг семьи Федоровых, 40-летний Андрей Семенович Щелоков, заинтересовавшись этими стихами, стал их вдохновителем. Его оценка и взгляды на все происходящее совпадали с нашими. Однажды он задумал стихи перепечатать на машинке. Машинка нашлась, но эта затея оказалась роковой. После перепечатки один экземпляр был по неосторожности оставлен и попал в нежелательные руки.
Андрей Щелоков был арестован первым. Затем Марченко, Федоров и я. Велось дело следователем Холиным И.П. Его послушными подручными работали следователи Лейзеров, Локтионов, Столяров, Прохоров, Наумовец... Последний участвовал в моем аресте. В то время начальником Клинцовского РОНКВД был некто Пономарев.
Первые пять дней меня содержали в специальной пыточной комнате с решетками в здании райотдела НКВД. Мне была назначена пятидневная стойка на ногах без права садиться и ложиться. На 4-е сутки я стоять уже не мог и падал, ноги распухли. Дежурившие посменно милиционеры меня поднимали, а я опять падал. Виновным в контрреволюционной антисоветской деятельности я себя не признал. Мы никакой агитации среди населения не проводили. Чтение считали личным делом. Переписанные стихи я домой не приносил, и мои родители о них ничего не знали. Они были спрятаны Костей Непша в его квартире, как я позже узнал, под половицами в коридоре. И вдруг арестовывают Костю и Васю Максименко.
Я долго все отрицал, так как мне предъявлялись на опознание какието незнакомые стихи, написанные корявым почерком. В кабинете следователя Холина, куда меня приводили в позднее время, был выключен свет, меня сажали посреди кабинета на табурет. Двое чекистов держали за руки, а третий, упершись наганом в затылок, считал до трех, уговаривая признаться. Я молчал , за что получал сильный удар и падал. Включался свет, мне вновь предъявляли те же незнакомые стихи. Я чувствовал себя, к моему удивлению, уверенно и даже набирался смелости на их грубость отвечать грубостью, но это еще больше злило моих мучителей.
В ноябре 1938 г. Непша не выдержал и выдал место, где спрятал 58
И. Кашкин. О трагическом прошлом
стихи. Это был большой удар для меня и товарищей. Это стало основанием для предъявления обвинения в подготовке в городе вооруженного восстания, террористических актов, в ведении массовой агитации
На очной ставке с Непшой следователь Холин, показывая мне стихи, спросил: «Твой почерк?». Я ответил: «Мой». «Вот теперь ты прочти вслух, что ты переписал с тетради Марченко».
Я прочел:
«Проклятье Сталину тирану,
Вождю кровавых палачей,
Компартии убившей миллионы
Особым совещанием властей.»
После чтения следователь обозвал меня агентом Гитлера и активным членом антисоветской организации, именуемой Обществом Защиты Русского Народа (ОЗРН). Это сулило мне и моим товарищам самое худшее.
Следствие по нашему делу затянулось на 6 месяцев. За долгий период следствия было так много допросов, что вспомнить каждый невозможно, как невозможно вспомнить все психологическое давление, принуждения подписывать то, что и во сне не могло присниться. В апреле 1939 г. после завершения дела я насчитал 56 официально зарегистрированных допросов.
В июне месяце Клинцовскую тюрьму расформировали. Она становилась пересыльной, всех перевозили в тюрьму г. Новозыбкова. Меня и секретаря горкома партии М.В. Малкова, как особых преступников конвоировали отдельно на полуторке.
Новозыбковская тюрьма— старое треххэтажное здание, окруженное высокими каменными стенами. Я попал в угловую камеру на 3-м этаже, со мной были инженер-строитель старик Гинзбург Моисей Соломонович, бухгалтер Верколаб Миша и почтовый работник Шевцов Петр Еремеевич. Они тоже считались политическими преступниками. Прошло 10 месяцев тюремной жизни.
29 июля 1939 г., в первый день суда, было солнечное утро. Андрея Щелокова, Юру Федорова и меня под усиленным конвоем вывели за ворота тюрьмы. Минут 15 мы шли по улицам города на суд в клуб НКВД. Затем привели Марченко, Непшу и Максименко. Суд был закрытым без прокурора и защиты. На сцене — Военный трибунал в лице судьи Мальцева и заседателей Сороки и Баранова. У окон и дверей много милиции.
Мы обвинялись в подготовке вооруженного восстания, террористических актов, в ведении активной антисоветской агитации среди населения, участие в организации, ставившей целью свержение существующего строя, то есть но ст. 58 ч. 1,п.п.2,8—9,10, И УК РСФСР. Первые два пункта, 2 и 8, при подтверждении обвинения предусматривали высшую меру — расстрел. К счастью, эти пункты были признаны недоказанными.
В результате суд признал нас виновными по 58-1 статье п.п. 10 и 11 и приговорил меня и Андрея Щелокова к 10-ти годам тюремного заключения каждого и 5-ти годам лишения политических прав. Марченко Яков и Федоров Георгий получили по 10 лет ИТЛ, Непша Константин 8 лет и Максименко Василий 5 лет лишения свободы. Отцы этих ребят в 1937 г. были арестованы и по сталинской разнарядке расстреляны.
Впереди меня ожидали камеры тюрем Брянска и Орла. Вначале меня и Федорова перевели в Брянскую тюрьму, а после месячного «гостевания» в «Красном корпусе» Брянской, меня приняла 40-я камера 3-го этажа Орловской тюрьмы № 2 с турами по углам. В ней находилось 20—25 человек политических. Среди этих серо-желтых лиц выделялся средних лет мужчина, однорукий Борис Алексеевич Городков, имевший 20-летний срок лишения свободы в ИТЛ. Здесь же рядом с ним на полу располагались двое его бывших подчиненных инженеров, Колбасников и Стахурский. Они выглядели глубокими стариками. Далее располагались татарин Ильясов, механик Елецкой электростанции, молодой Павлик Лаврищев из Ефремова. Примерно через неделю после нашего нахождения в 40-й камере меня и Юру Федорова перевели в цокольный этаж этой тюрьмы. Полная тишина, узкие двери со сводчатыми потолками и кормушками на окнах. В маленькой камере находился единственный узник, представившийся Бобровым Николаем Николаевичем, бухгалтером Орловского аэродрома со сроком 10 лет ИТЛ. Его вопросы насторожили нас и показались провокационными. После вызова он возвращался с папиросами и дешевой магазинной передачей. Когда нас вернули в 40-ю камеру, мы узнали, что он тюремный стукач. Через 27 месяцев нам было объявлено о замене тюремного заключения на 10 лет лагерей. Орять предстоял путь в обратном направлении в уже знакомую Брянскую тюрьму и в Клинцовскую пересылку.
КНІГІ ОНЛАЙН
