КНІГІ ОНЛАЙН

История имперских отношений

беларусы и русские, 1772— 1991 гг.

Анатоль Тарас

Выдавец: Выдавец A. М. Вараксін

Памер: 608с.

Мінск 2008

170.17 МБ

Возможно, результаты упразднения унии были бы менее трагиче­скими, если бы все то, о чем сказано выше, касалась только перемен в конфессиональной жизни миллионов беларусов. Но дело этим не ограничилось. Срочно был издан царский указ о запрете употреб­лять беларуский язык в бывших грекоримских, а ныне уже право­славных храмах, всячески следить за тем, чтобы беларуское слово не использовалось также и в католических храмах. А это вполне могло иметь место там, где ксендзами являлись прежние униаты. Сам то­го не понимая, запретом беларуского языка в римскокатолической церкви царский режим весьма способствовал укреплению в нем по­зиций польского языка, а значит, и усилению процесса ополячива­ния верующих этой конфессии из числа этнических беларусов.
И все же с хода, одним махом невозможно было оторвать вчераш­них униатов от их родного языка, на котором они так долго обща­лись с Богом. С этой любовью к материнскому слову еще очень дол­го пришлось считаться высшим духовным и светским лицам.
Трудности с переводом рядовых униатов в православие оказа­лись полной неожиданностью для Синода. Ошибка его заключа­лась в том, что это достаточно сложное мероприятие было начато раньше, чем успели подготовить нужное число православных свя­щенников из беларусов, хорошо знакомых с языком и обычаями народа. На присланных из России попов с их подчеркнуто чистой русской речью униатыбеларусы смотрели как на чужих людей, ни в чем им не доверяли.
Особенно трудно проникало русское слово в те униатские церк­ви, где в результате разных обстоятельств успел завоевать прочные позиции польский язык. В большинстве таких храмов обычным яв­лением было исполнение религиозных гимнов и псалмов исключи­тельно на польском языке, что противоречило смыслу всей полити­ки светских и церковных властей Российской империи. Подобные факты до такой степени напугали Семашко, что он даже разрешил временно вести службы на беларуском языке, лишь бы неграмотное
в области русского языка духовенство Литовской епархии не чита­ло проповеди и не разъясняло положения катехизиса попольски. Правда, в качестве вынужденного шага все же пришлось перевести на польский язык православный краткий катехизис.
■ О'
Русские епископы и священники оставили позорный след в ис­тории как истребители ценностей беларуской культуры. Первые по­пытки делались еще после первого раздела Речи Посполитой, но массовый масштаб это варварство приобрело после 1839 года. В первую очередь, речь идет о сожжении книг. Между тем, помимо служебников, на беларуском языке печатались оригинальные теоло­гические и художественные сочинения, в том числе стихотворные произведения. Все это, за редким исключением, тоже безвозвратно погибло в огне.
По инициативе Семашко массовое уничтожение рукописей и книг бывших униатских церквей и монастырей началось в 1841 го­ду. Огненная казнь продолжалась более 18 лет, до 1859 года, когда уже нечего было предавать огню. Поначалу книги жгли в печах Жировического монастыря, превращенного из униатского в православ­ный, но поскольку такой способ оказался слишком медленным, книги стали сжигать на кострах, разложенных на монастырской площади.
Гнусную роль истребителя книг взяло на себя руководство По­лоцкой православной духовной консистории, куда еще в 30е годы XIX века их свозили со всей огромной территории Белорусской епархии. В то время в нее входили приходы Витебской и Могилёв­ской губерний; Борисовского, Бобруйского, Дисненского, Игумен­ского, Мозырского и Речицкого уездов Минской губернии, Жито­мирского и Овручского уездов Волынской губернии; Махновского, Радомысльского и Свирского уездов Киевской губернии; четырех уездов Херсонской губернии; Зельбургского уезда Курляндии. Из доставленных в Полоцк книг случайно могли уцелеть только те, которые чемто привлекли внимание полоцких православных архи­ереев, принимавших самое непосредственное участие в актах со­жжения.
Можно ли квалифицировать массовое уничтожение книг на бе­ларуском языке иначе, нежели «геноцид в области культуры?!»
На литературу униатских учебных заведений обычно наклады­вался арест, с тем, чтобы тщательно просмотреть ее и определить, куда что вывозить. После ликвидации унии прекратила свое суще­ствование и библиотека Полоцкой униатской семинарии. В ней на­считывалось более 10 тысяч томов различных книг, в том числе ста­
ропечатных. Самые ценные из них присвоила Киевская православ­ная духовная академия.
С той целью, чтобы в Беларуси осталось как можно меньше че­гонибудь такого, что напоминало бы о прежнем существовании Грекоримской церкви, в 1845 году в Петербургский Синодальный архив был вывезен архив униатских митрополитов, в котором хра­нилось множество ценных документов. Самые старые из них дати­ровались 1470 годом*.
Сказанное выше позволяет понять, почему от обширного униат­ского духовного наследия, создававшегося в течение столь долгого времени, осталась так мало, и почему почти все сохранившиеся ра­ритеты находятся в частных коллекциях. Например, в конце XIX — начале XX века предметы униатского культа можно было видеть у минчанина Генрика Татура. Некоторые из них, в том числе униат­скую культовую посуду после смерти Татура в 1908 году купил Илла­рион Светицкий для беларуского отдела Национального музея в Львове (входившего в то время в состав АвстроВенгерской импе­рии). Эту акцию одобрила партия Беларуская Социалистическая Громада во главе с Иваном Луцкевичем, являвшимся учеником Г. Та­тура. Луцкевич считал, что продажа этой коллекции в музей АвстроВенгрии сохранит ее для потомков, так как музеям Российской им­перии произведения униатского искусства не были нужны.
■	О'
Сознательное целенаправленное уничтожение духовных и мате­риальных ценностей униатской церкви имело самые тяжелые по­следствия для культуры Беларуси в целом. Даже в 20е годы XX ве­ка высказывалась мысль, «что причиной нынешней отсталости бе­ларусов от украинцев и летувисов является упразднение Беларуской Униатской Церкви. Если бы не это, то беларусы не только не отста­ли бы от них, но возможно даже опередили, как это было в про­шлом». Ксёндз Адам Станкевич писал:
«Расторжением унии и запретом в костёлах и церквях беларуско­го языка правительство Николая I совершило преступление над беларуским народом, равного которому нет в истории Беларуси. Пре­ступление это даже много больше того, которое совершили москали над беларусами в 1915 году перед наступлением немцев, когда свы­
* Все эти документы по сей день остаются в распоряжении руководства Москов­ской патриархии. Возвращать их в архивы независимой Беларуси никто не собира­ется. Впрочем, то же самое касается и национальной реликвии беларусов — креста святой Ефросинии Полоцкой, бесследно исчезнувшего в секретных хранилищах России, а также множества ценнейших книг, картин, коллекций, в разное время ук­раденных русскими и советскими генералами и чиновниками в беларуских городах и в имениях помещиков. — Прим. Ред./
ше миллиона беларуского населения Гродненщины, Виленщины и Минщины были изгнаны в далекую московскую чужбину, где уми­рали массами от голода, стужи и эпидемий»*.
В дореволюционной исторической литературе писать о теневых сторонах принудительного воссоединения униатов с православными не дозволялось. Но то, что «негатив» имел место, многие хорошо по­нимали. Даже в книге Г. Киприяновича, посвященной жизни Иоси­фа Семашко и упразднению унии, так было сказано об основном виновнике этого события: «...никакие отдельные темные штрихи не могут омрачить общего блеска и величия создаваемого нами портре­та». Значит, темные штрихи были, просто о них не хотели говорить. Да и как им не быть, если уже одна только борьба Семашко с беларуским языком причинила столь огромный ущерб духовной культуре нашего края, этническому самосознанию его коренного населения.
Надо сказать, что в вопросах языка среди самих духовных лиц православная церковь была куда более требовательной, чем свет­ские учреждения по отношению к своим чиновникам. Среди них можно было услышать, помимо русского, польский и беларуский язык, что всячески преследовалось не только в деятельности самих церквей, но и в бытовой жизни церковников.
Известно, что в октябре 1862 года Семашко поручил всем своим благочинным сообщить ему, в каких бывших униатских церквях священники организуют пение попольски. Он был очень недово­лен, узнав, что таких лиц действительно много, особенно в прихо­дах Дрогичинской, Скидельской и Шарашовской благочиний.
Вот такими «доброхотами» пожаловали в нашу страну русские православные попы. Их абсолютно не интересовали кровные инте­ресы беларусов. Главное для них было совсем другое — оторвать по­следних от униатской религии, которая в течение многих десятиле­тий постепенно превращалась в народную, национальную, всякими правдами и неправдами как можно скорее распространить здесь православие московского великодержавного образца.
Практика оказалась совершенно иной по сравнению с тем, что обещали грекокатоликам митрополиты Новгородский и СанктПетербургский, Киевский и Галицкий, Московский и Коломен­ский, а также другие высшие духовные чины в своей Синодальной грамоте от 30 марта 1839 года к присоединенным униатским еписко­пам и духовенству. А там было сказано, что «до разнообразия же не­которых местных обычаев, которые не касаются догматов и Таинств, мы постановили выказать Апостольскую ласку и к стародавнему единообразию возвращать их через свободное убеждение с доброду­шием и долготерпением».
* Журнал «Кривич», 1923, 3 2, с. 33.
В нашей исторической литературе основным проводником поли­тики русификации беларуского края обычно признается царская ад­министрация, а русская православная церковь оказывается при этом как бы несущественным довеском к ней. В качестве одного из глав­ных русификаторов чаще всего упоминают М.Н. Муравьева, тогда как митрополит И. Семашко находится гдето в последних рядах (так, в пятитомной «Истории БССР», изданной в 1993 году, его фа­милии упоминается только в связи с созывом церковного собора 1839 года в Полоцке). И это несмотря на то, что еще более ста лет то­му назад А. Белецкий в статье «Иосиф, митрополит Литовский, как поборник русских интересов в СевероЗападном крае» назвал его «первым серьезным обрусителем Западнорусского края, в самом вы­соком и приличном значении этого слова».