КНІГІ ОНЛАЙН

Научный антикоммунизм

учебное пособие

Анатоль Тарас

Памер: 364с.

Рыга 2015

81.65 МБ

Мобилизация населения на службу государственной безопасности
Понятно, что раз отечество трудящихся, Советский Союз, со всех сторон окружен врагами и вся жизнь его насквозь пронизана деятельностью вольных и невольных пособников мировой буржуазии, постоянно разрушающих достижения великого Сталина, его партии и правительства, то каждый советский гражданин как верный сын
320
политически единого советского народа, был обязан поддерживать бдительность, внимательно следить за происходящими вокруг него происками врагов и помогать органам госбезопасности вовремя обнаруживать и пресекать эти происки.
Приведем выдержки из весьма характерного документа эпохи сталинизма. Он датирован 27 августа 1936 года — «большой террор» еше не начался. Но дух его уже сквозит из каждой строки. Это постановление закрытого партийного собрания, состоявшегося в одном из конструкторских бюро наркомата обороны.
«Заслушав и обсудив доклад тов. В.П. Прокофьева об итогах процесса троцкистскозиновьевского террористического центра, общее собрание коммунистов (...) Бюро Наркомобороны приветствует и одобряет приговор Суда, приговор 170миллионного народа о расстреле выродков человеческого рода, гнусных двурушников и убийц — Зиновьева, Каменева, Смирнова и всех участников этой подлой банды, прошедших перед пролетарским судом.
Руководимая только жаждой личной мести и карьеристскими стремлениями к власти, эта жалкая, презренная кучка фашистских выродков и изуверов в своей звериной ненависти к стране Социализма лихорадочно готовила покушение на вождей Партии и Правительства, стерегла, как хищный зверь, момент и готовилась отнять у революции, у трудящихся всего мира самое дорогое — жизнь любимого вождя и друга трудящихся, нашего родного Сталина.
...Свое отравленное оружие, взятое на прокат в арсеналах фашистского гестапо, они направляли против Великого Сталина и его ближайших учеников и соратников — любимцев партии товарищей Ворошилова, Жданова, Кагановича, Орджоникидзе, Косиора и Постышева.
Троцкистскозиновьевская мразь, мстя за свой разгром, убила любимого Мироныча — пламенного борца и трибуна революции — ближайшего друга и верного соратника т. Сталина. Их злодейские дела по гнусности своей затмили все преступления, которые знает история человечества.
...Мы приветствуем решение Верховного Суда до конца проверить и выяснить причастность к террористическому заговору Сокольникова, Серебрякова, Радека, Пятакова и вожаков правых уклонистов Рыкова, Бухарина и Угланова.
Не все еще гнезда этих бандитов обнаружены. Не все участники этой террористической банды выявлены. Жив еще главарь убийц — трижды презренный Троцкий, организатор посылки в СССР шпионов, террористов и диверсантов.
321
Тысячу раз был прав товарищ Сталин, неоднократно предупреждая партию о необходимости повышения революционной классовой бдительности н всех участках социалистического строительства»...
/Цит. по книге: Шошков Е.Н. Репрессированное Остехбюро. СПб, 1995, с. 4849.
Добавим к цитате лишь одно замечание. «Любимцы партии» Станислав Косиор (генсек компартии Украины, член Политбюро) и Павел Постышев (секретарь Куйбышевкого крайкома, кандидат в члены Политбюро) уже через два года тоже оказались «троцкистскозиновьевской мразью». Их арестовали и казнили; первого — 26 февраля 1939, второго — 10 декабря 1940 года.
Фикция бдительности
Фикция бдительности фактически была приказом всему населению СССР активно участвовать в работе органов государственной безопасности. Она позволяла последним не только с идеологическим обоснованием вербовать огромную армию секретных осведомителей (сексотов), но и, что тоже важно, использовать для своих целей любую партийную или советскую организацию.
Фикция бдительности — прямой вывод из мифа о врагах народа. Именно она претворяла его в жизнь. «Большевистская бдительность» не пропагандистский лозунг. Это действительная основа сталинской службы госбезопасности. Благодаря ей, в работе политической полиции (ГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ) теоретически должен был принимать участие весь рабочий класс, или даже весь политически единый советский народ.
Дело Павлика Морозова, предавшего собственных родителей «мечу пролетарского правосудия» оценивалось поэтому как «дело чести». Весь советский народ стоит на страже своих интересов, представляющих одновременно интересы угнетенных трудящихся всего мира, и совершенно естественно, что делом чести каждого советского человека является донос карательным органам, пользующимся его безграничным доверием, любовью и уважением, о замеченных им происках врагов социалистического государства. Официально в СССР считалось, что борьба с контрреволюционными, фашистскими и реакционными элементами ведется силами всего народа, возглавляемого Сталиным и партией — через органы государственной безопасности.
Эта теория — чистейшая фикция. Но совершенно ясно, что она была очень нужна советской власти. Нужна по следующим при
чинам:
322
а)	Фикция бдительности позволяла не только считать недоносительство тяжким преступлением, но и требовать «стукачества» от любого советского гражданина. Отказ или нерадение к этому занятию квалифицировались как невыполнение гражданского долга. Политическая полиция СССР вербовала, таким образом, без отрыва от основной работы своих секретных сотрудников везде, где считала это целесообразным, расценивая попытки отказа как нелояльное отношение к советской власти, за которым естественно должны следовать репрессии.
Под знаком бдительности она привлекала к своей работе почти всех членов партии (разумеется, в разных формах), руководителей профессиональных и общественных организаций, а параллельно выбирала из всей массы советских граждан тех, кто казался ей подходящим.
б)	Фикция бдительности давала большевикам возможность рассматривать не только случайных доносчиков, но и всех работников государственной безопасности (включая сексотов) как особо достойных сынов и дочерей советской Родины. А это разрушало открытое презрение к чинам жандармерии и сотрудникам «охранки», сложившееся в дореволюционном российском обществе. Ведь большевики желали, чтобы народ не только повиновался им, но еще и любил!
Фикция народного гнева
Эта фикция была создана еще в 1918 году с целью формального оправдания системы террора. Она расцветала параллельно с развитием «разящего меча пролетарской диктатуры» — Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Согласно ей, ВЧК только канализовала справедливый гнев трудящихся масс против своих поработителей, гнев, который без вмешательства этого органа оказался бы неизмеримо более жестоким, чем созданная Дзержинским, Лацисом, Петерсом и другими палачами народа пресловутая «революционная законность».
Эту фикцию предельно ясно сформулировал Дзержинский в своем письменном докладе Совнаркому от 17 февраля 1922 года:
«Полагая, что накопленная веками ненависть революционного пролетариата к своим угнетателям поневоле выродилась бы в ряд стихийных кровавых эксцессов, которые смели бы с лица земли как наших врагов, так и наших друзей, я поставил себе задачей систематизировать производство репрессий революционной властью. В течение всего про
323
шедшего времени ЧК была поэтому не чем иным, как разумной и целесообразной организацией революционного пролетариата».
При Сталине в фикцию народного гнева уже никто не верил, но ее форма оказалась весьма удобной для активного проявления политического единства советского народа, его беззаветной преданности партии и лично Сталину, священной ненависти к врагам. В периоды «чисток» каждый советский гражданин не только имел право, но и был обязан проявлять свой справедливый гнев, выступая на митингах и собраниях, голосуя за резолюции, требовавшие от советского правосудия особенно суровых приговоров по отношению к предателям дела ЛенинаСталина, продажным холуям мировой буржуазии, вредителям, саботажникам и прочим «врагам народа».
Таким образом, фикция народного гнева имела практический смысл, вполне оправдывавший ее существование. Она была приказом советскому человеку с гневом и возмущением отрекаться от былых авторитетов, от сослуживцев, друзей и родственников, арестованных «органами». Она запрещала всякое сочувствие и сострадание по отношению к жертвам сталинского террора. Нечего и говорить, что такой подход имел конечной целью устранение самой возможности какой бы то ни было солидарности с ними.
Фикция критики и самокритики
Фикция критики и самокритики тоже имела колоссальное значение в СССР. Вся так называемая общественная жизнь была построена на критике и самокритике. Сталин даже заявил, что критика и самокритика играют в Стране Советов ту же роль, которую межклассовый антагонизм играет в классовом обществе. Дескать, именно это — движущая сила развития советского общества!
На самом деле никакой критики в подлинном смысле слова не было. Критиковали только то, что было позволено (вернее, предписано) критиковать, и в меру дозволенного. Большевики говорили о своей критике, что она у них поднята на большую принципиальную высоту. На самом деле их критика и самокритика сводились прежде всего к нападкам наличность, нередко на уровне доносов.
Вопервых, это было сведение личных счетов и попытка устроить таким образом личную карьеру.
Вовторых, это было выполнение заданий политической полиции, которая давала соответствующие инструкции своим сексотам и стремилась вызвать рознь, недоброжелательство, недоверие и вражду в коллективе.
324
Втретьих, это была попытка мелких людишек выслужиться перед партией и продвинуться в ряды актива.
Деловое значение критики и самокритики было сугубо отрицательное, но польза от нее делу ЛенинаСталина оказывалась большой. Критика и самокритика побольшевистски означали:
а)	рабское приятие любых директив вышестоящих органов;
б)	на основе этого приятия беспощадное шельмование всех слабых, отстающих, недостаточно рьяных, нестандартных, пытавшихся
мыслить самостоятельно.
Это был узаконенный самосуд, расправа над беззащитными, ибо нападение на них производилось всегда в плоскости чистейших фикций и не допускало никаких возражений по существу. Всякое собрание с самокритикой являлось маленькой чисткой. Пострадавшему от самокритики, чтобы не быть окончательно раздавленным, оставалось лишь одно: подтянуться, чтобы получить возможность укусить другого больнее, чем укусили его.