КНІГІ ОНЛАЙН
Пошук сярод кніг, што прайшлі індэксацыю гуглам. Некаторыя кнігі гугл не знаходзіць
Тяжело даже подумать об этом. Невидимой плотиной радиаии ЧАЭС отгородила Припять от Днепра. И потому движение на реке незначительное — рудовозы стоят на приколе, изредка буксиры толкают перед собой баржи, груженые микаше- вичским гранитом и песком. Но Припять жила, крутила водовороты под кручами, спешила на перекатах, неторопливо струилась на плесах. Она жила широко, напоказ в заливных лугах, что начинали вести, и настороженно-таинственно в дубравах. Щедро красовалась промытыми певучими песками на пляжах, робинзонов- скими протоками, затонами, староречными озерами и островами, на которых в зарослях лозы вдруг будто кто-то накинул на кусты кружевную скатерть, белела ветущая калина. Припять быстро журчала под плакучими ивами, как совсем молодая речушка, и задумчиво покачивала на фарватере красные и белые бакены. Она жила в верениах чаек, в аистовом клекоте, в трепещущем серебре осокарей. И, подставляя лио солну и ветру, я также жил — бодро, радостно, как это может быть только на Припяти в коне мая. Позабыв о всех земных хлопотах и даже о чернобыльской беде. Я рассчитывал, что проторенная нами год назад тропинка от берега к колонии хоть немного сохранится. Ее и в помине не было! Высокая трава, в которой кое-где желтели ирисы, снова сплошным ковром укрывала заливной луг. Но воды значительно меньше, чем в прошлом году,— мочажина так пересохла, что ее легко перейти и в коротких резиновых сапогах. Дерево для моего «гнезда» выбрал Вадим. Высокий, стройный, как дорическая колонна, гладкий дуб. До первых сучьев метров восемь, а выше на два моих роста — развилина, не очень удобная, но лучшей не было. Зато, раздвинув несколько веток, я увидел анфас и в профиль гнезда апель на уровне моих глаз. «Главный калибр» позволял снимать пти в полный кадр. Ну, теперь только терпение, терпение и еще раз терпение. На приведение в порядок, маскировку, на то, чтобы мои граиозные пугливы привыкли не замечать неуклюжее и огромное новое «гнездо», понадобилось полдня. А тут солне повернулось — и первый съемочный день никаких результатов не принес. Назавтра лил дождь. Он пришел с запада, и мы приуныли: западные дожди быстро не кончаются. Лежим в палатке, штормуем, ловим по радио последние сообщения: вести о Чернобыле и прогноз погоды. Вестей никаких, прогноз неопределенный. А дождь уныло, монотонно барабанит, и чтобы не уснуть — ибо что тогда, выспавшись днем, делать ночью? — мы вспоминаем все, что было с нами за четверть века нашей дружбы. На исходе дня тучи сносит вниз по реке. Большое красное солне пляшет-подскакивает в клубах и прядях тумана над лугом и зажигает многочисленные фейерверки в росных травах, в листве лозы, в тростнике. Красота такая, что мы и об ужине позабыли. Сидеть бы тихонько до самой ночи, слушать вечерние голоса, следить глазами за бобром, который беззвучно пересекает быстрое течение... Да не усидишь — изголодавшиеся в дождь комары неистово грызут двух любителей приключений, вместе с кровью высасывают лирическое настроение. А на следующее утро я отыгрался. Солне исправно выполняло свои обязанности, занятые домашними делами валевахи не обращали на меня никакого внимания: кто кормил деток, кто чистил перышки, а кто-то терпеливо высиживал яйа — период гнездования у апель растянут в зависимости от времени прилета из жарких стран или по какой иной причине. Так что на съемочной площадке арило рабочее настроение: актеры, абсолютно раскрепощенные, играли самих себя, а режиссер- оператор заботился о том, чтобы своевременно перезарядить камеры. Пополудни пасторальная пьеска неожиданно прервалась драматическим действием. Природа снова продемонстрировала свой неумолимый закон борьбы за существование. Снова, как и в прошлом году, начался птичий галдеж. Наученный горьким опытом, я схватил другую камеру. Крик катился волной из дальнего угла колонии в мою сторону. Вот-вот хищник должен вылететь на авансену. И он вылетел. Над густой сетью дубовых ветвей мелькнул его силуэт. Курчавая крона, надежное прикрытие от дальнозорких апель, также надежно спрятала от моих «калибров» орлана. Верно говорят: за двумя зайами лучше не гнаться. Вадим этим временем должен быть где-то поблизости. Пожалуй, и он заметил, как встревожилась колония, пожалуй, и он видел тот угрожающий силуэт. И вот я слышу его шаги и приподнимаюсь, чтобы размять ноги, онемевшие после бесконечного сидения на корточках. Все равно пленка почти кончилась, съемочный план выполнен. Под общий птичий переполох я кричу Вадиму: — Ну как тебе мой коршунок? — Слазь со своей скворешни, кое-что покажу. Внизу он торжественно вручает мне большое буровато-черное перо: — Твоя правда — это орлан. Возьми на память маховое из его правого крыла. С этого торжественного момента мы начали новый отсчет времени. Но не так-то просто отыскать в припятских джунглях гнездо орлана. Валентин Жданович Добрый случай помог мне обнаружить невероятную колонию серых апель, расположенную вблизи впадения Лани в Припять. Место труднопроходимое, глухое, до недавнего времени известное лишь немногим старожилам деревни Синкевичи и Давид-Городка. От них я узнал адрес колонии и, хотя особого интереса к серым аплям не испытывал,— эта птиа в Припятском Полесье обычна, даже многочисленна,— пробрался сквозь дебри ради ее родной сестры — большой белой апли, редчайшей у нас. Про эту удивительную красавиу, чьи нежнейшие распушенные перья издревле украшали головные уборы дам и кавалеров, в белорусской орнитологической литературе известны немногие описания ученых. В. Н. Шнитников наблюдал ее в 1901 году на берегу Пины в компании восьми серых апель. Известно, что большая белая зачастую гнездится вместе с серыми своими сородичами. В поисках гнезда белой апли-балерины (а такое сравнение у всех на устах, кто видел ее взлет и посадку) пришлось мне продираться сквозь ланьские топи и крапивно-лозовые заросли, густо переплетенные хмелем, епким, как лианы. А еще была надежда найти там же гнездо малой белой апли, о которой в Белоруссии неизвестно почти ничего, но все-таки ее добыли под Пинском в 1936 году и чучело хранится в Пинском музее. Гнездо важно найти потому, что это самый доказательный аргумент в пользу обитания на нашей территории данного вида. Пока гнездо не найдено, у скептиков есть все основания утверждать, что птиа — залетная: могла заблудиться, отбиться от стаи, потеряться, обессилев во время урагана, метели, внезапных холодов. Только находкой гнездовья мне удалось доказать, что хоть и редко, а проживают на законных основаниях в Припятском Полесье, считай, на своей родине, неожиданные для наших мест и моих коллег птиы. Степная тиркушка, например. Вот уж чудо из чудес! Эта южная гостья из отряда куликов, абориген степей и полупустынь, плодится и размножается в пойме Припяти. Так же уверенно предъявили вид на жительство галстучник, кулик- сорока, мородунка, серый гусь, кваква, средний кроншнеп, шилохвость. А турухтаны подтверждали свое полесское гражданство не однажды и не поодиночке, а в массе. Зато длиннохвостый поморник отмечен как пролетный, да иначе и быть не может в отношении коренного жителя тундры. В коне конов я нашел гнездовье большой белой апли, убедил коллег, что экзотическая красавиа иногда предпочитает дельтам Волги и Дуная Среднюю Припять, строит у нас свои родовые имения, выводит птенов. Серые апли обычно поселяются колониями. Первобытный закон выживания в окружении многочисленных хищников за многие тысячелетия научил их коллективной бдительности, осторожности. Делал свое дело и человек: апля — добыча крупная, один удачный выстрел обеспечивал сытный обед небольшой семье. Счастливы были наши предки, имея в своих племенных охотничьих угодьях и «бобровые гоны», и крупные поселения апель. За право обладать ими враждовали племена, общины, удельные княжества. Печальные страниы старых времен испещрены фактами гибели людей за обладание охотничьими угодьями, в том числе — за гнездовья серых апель. Феодалы проливали людскую кровь,— только и всего! — чтобы усладить себя азартом соколиной охоты, в которой апля служила мишенью. Увлечение соколиной охотой, считают некоторые исследователи, пришло с Востока. Это утверждение спорное. Моды и увлечения рода человеческого многолики. Бывают моды-однодневки, но есть увлечения непреходящие, столетиями охватывающие народы и наии. Охота вообще — тяжелый, зачастую опасный труд во имя хлеба насущного, но, как понимают сегодня европейы,— азартное спортивное занятие, в котором человек открывает самого себя, частично сращивая нити, некогда связывавшие его с матерью-природой, а потом необдуманно оборванные. От стародавних культур еще сохранилось много видов и способов: охота со скрадка, и облава, и гон с борзыми и гончими, и добыча с ловчими птиами, среди которых во все века первенствовали соколы и особенно кречеты. Недаром в летописях сказано, что вид белого кречета гасил блеск золотых кубков, мечей харалужных и шелков заморских. Так с Востока или Запада пришла соколиная охота? Трудно найти гнездо сокола, чтобы взять на воспитание птена. Еще труднее приручить и обучить его. Оттого и ена на соколов непомерно велика, и охота была доступна особам арственным, да тем, у кого калита туга да объемна. Стала соколиная «потеха» уделом и правом нуворишей разного рода. И сейчас платят баснословные деньги за возможность испытать кречета-белозора, а испытав, вновь и вновь восторгаться, как намного меньший за свою жертву сокол с лету бьет аплю!.. За прошедшие столетия много мы растеряли в технике обучения ловчих пти и в правилах соколиной охоты. Энтузиасты по крупиам собирают потерянное, восстанавливают забытое. Их трудом и живет «соколиная потеха» — праздник духа и тела. В принипе любительская охота изменилась очень мало. Живя в Турове, бывшей столие могущественного княжества, откуда пошла и широко распространилась высокая культура Полесья и культура охоты в том числе, я вижу, что в ней приглохла праздничность, исчезли торжественные ритуалы, которые, кстати сказать, играли большую воспитательную роль, но укрепилось, как форма поведения, желание взять побыстрее и побольше. Технический прогресс тоже подыграл, вырастив обывателя-добытчика, вооружив его оптическим приелом, элек