КНІГІ ОНЛАЙН
Прыняць удзел у вычытцы распазнанага тэксту Падрабязней
перелетели в Мозырь самолетом, откуда по Припяти — на «ракете», и через шесть часов добрались до Турова. Первый риск заключался в незнании, как идти дальше, вверх по Припяти. Никто из туровев не узнавал на снимках загадочного места. Одна надежда была на старшину бакенщиков Павла Струка. ...Встретили мы Павла на посту Семигостичи — с бригадой он красил бакены. Я показал снимки. — То — Волча. Сначала Осотное, потом Волча. — А далеко? — Пять километров. Там бережок есть. Сухой. Песок белый, как манка. Линей в озере много. Крякв и чирков — также. Жить можно. Не лини и кряквы интересовали нас, а «доисторический» лес. Продуктов же припасено дней на десять. Выгрузили нас на бережок — песчаный пляж длиной шагов сто и шириной метров пять. Дальше — узкая, но густая полоса лозняка, и сразу за ним — что-то вроде озера, из которого торчали те самые шершавые перекрученные старые вербы, молодые, с выпуклыми круглыми кронами ивы и желтовато-серые, голые, без коры, мертвые дубы. Поверхность озера покрывали ближе к берегу пузыри лягушечьей икры, вдалеке рос похожий на крупную ботву моркови омежник, а еще дальше простирались заросли лилий. Лодки мы не имели, а твердого берега под ногами всего сотни три-четыре. Пляж такой низкий, что его заливали волны из-под рудовозов, пришлось даже палатку огораживать песчаным бруствером. Не дай бог пройдут на Волыни дожди — Горынь поднимет уровень Припяти хотя бы на 10 сантиметров, и мы потонем как рудые мыши. Но нам повезло. Зато подтвердилась мысль о невозможности проникновения в недры Волчи. Пешком, даже в резиновых ботфортах, дальше омежника мы продвинуться не смогли. Только под занавес, когда нам оставалось жить в Волче два дня, послышался на рассвете голос Струка. — Вот вам, хлопы, лодочка, а вот гребелочки. Позже узнали, что лодку пригнали из Давид-Городка. Как она не утонула по дороге в Волчу, одному Водяному или Струку известно... Это было отменное решето — один из нас непрестанно вычерпывал кастрюлей воду, ибо черпак бакенщики посчитали в этой ситуаии лишним реквизитом, другой кое-как загребал ломаной «гребе- лочкой» или снимал, или подозрительно посматривал под ноги, ибо стоило хоть немного промедлить черпаль щику, как днище лодки начинало опускаться ко дну озера. С ее помощью мы выяснили две вещи. Во-первых, географию Волчи. Припять в этом месте выгибалась очень крутой излучиной, почти завязывалась мертвой петлей. Левый берег реки слишком низкий, только на месте нашей стоянки был пляжем, а в основном весь затопленный — и это в июле! Внутри петли образовалось озеро, слабо проточное, гниловатое, с несколькими узкими, короткими грядами, которые шли от берега вглубь Волчи и на которых росли дубы. Несколько бортей пряталось под их сенью. Относительная недоступность, отдаленность обжитых поселений способствовали созданию этого полесского чудесного уголка, где так свободно жилось аистам, уткам, аплям, куликам, бобрам и множеству разной мелкоты. Но недоступность, действительно, была относительной. Об этом уже свидетельствовали борти на дубах. А в самый последний день мы с Володей услышали визг пилы и стук топора в дебрях Волчи. Быстренько направили свое решето на звуки ивилизаии. Продравшись через заросли камыша и лозняка, увидели большой челн, до половины нагруженный ивовым и дубовым сучьем, и человека, который, стоя на корме, обрезал верхние ветви молодого дерева. Ну и ругал же я себя! Так вот откуда чудеса, вот откуда необычные формы деревьев: это же как в городе обрезают тополя и липы, как в парках формируют кроны ясеней и кленов — только там ради привезенной из Версаля моды и чтобы электрические провода не замыкали, а здесь, в Волче,— на нужды жителям Давид-Городка: дубовые суки — на кокоры, а иву — на дрова или на тот же черпак, которого не хватало нашей дырявой лодке. Не молнии и ветры, не грандиозные весенние паводки создали неповторимый Волчанский колорит, а ... пила и топор! Какое-то время я старался не вспоминать о Волче. Да и дела мои пошли таким образом, что пришлось много путешествовать по Белоруссии, и новые впечатления от пейзажей, то лирических и мягких, то эпически привольных и даже суровых постепенно затмили картину королевства аистов. Хотя, бывало, грезилось несметное множество аистовых гнезд... Множество аистовых гнезд на развесистых вербах... Вадим Петрович Клакокий, мой давний друг, орнитолог, научный сотрудник Припятского ландшафтно-гидрологического заповедника, однажды сообщил мне, что исследовал на Припяти огромную колонию серых апель. Из его предварительных подсчетов следовало, что коло нию населяет несколько тысяч пти. Рядом гнездятся черные аисты, где-то поблизости живет сокол-сапсан. Известно, апли обычно поселяются колониями. Доктор биологических наук, зачинатель белорусской орнитологии Анатолий Владимирович Федюшин сообщал, что поблизости деревни Бакиничи на Пинщине находилась колония, в которой насчитывалось около сотни гнезд. Это значит, в летнее время возле Бакиничей могло жить 600—700 пти, взрослых и птенов. А здесь — несколько тысяч! Только на одном дубе Клакокий насчитал полсотни гнезд! Орнитологическая сенсаия захватила меня. Когда я начал определять координаты колонии по рассказам Клакокого и по своей самодельной карте, то с удивлением отметил, что она должна находиться в Волче или где-то совсем рядом. И сразу ожили в памяти очертания аистиного королевства, вспомнилось, как пролетали над нашей палаткой апли, всегда в одном направлении — понятно, где-то поблизости находилось их поселение, а мы стояли на пути к апельной жировке. Только отыскать колонию тогда, в 1971-м, нам не представлялось возможным — не было надлежащих средств. А без надежной технической подготовки и верных товарищей начинать новую экспедиию не стоит. Это подтвердилось летом 1984 года, когда «неблагосклонный белорусский рок», как говорил Короткевич, заставил меня за пять суток пройти по Припяти мимо Волчи аж три раза. Один вечер мы с Петром Драчевым, художником и моим другом, потратили на то, чтобы отыскать колонию, но маршрут выбрали не тот и загрязли в непроходимом болоте. Чтобы сориентироваться, Драчев залез на более-менее подходящий дуб. Залез и впервые, пройдя по Припяти от Пинска добрую сотню километров, взволнованно произнес: — Так это же — сельва! Господи, какая первобытная красота!.. Напрямик до Пинска 75 километров, до Лунина — 40. Рядом река, самая судоходная в Белоруссии, по ней речной флот республики перевозит третью часть своих грузов. А «сельва» простирается за горизонт на все 360 градусов. Выбравшись из болота, где Драчев успел зарисовать мощный трехствольный дуб, сухой, желтый, как слоновая кость, дуб-гигант, дуб, который тут же был назван баобабом, мы поклялись летом вернуться в Волчу, найти колонию, сфотографировать и зарисовать этот природный феномен. Как и 16 лет назад, когда я впервые увидел Волну, этот уголок реками и болотами был отрезан от ближайших населенных пунктов: Ольшан, Синкевичей, Давид-Городка. Сообщение — только по воде. Но стартовать оттуда не пришлось, ибо Клакокий, который обещал помочь и технически, и научно, быть нашим гидом и консультантом, жил в Турове. От Турова до Волчи, согласно речной лоии, немногим более 50 километров. Почему не точно? Потому что Припять — река с норовом, она беспрестанно подмывает низкие берега, меняет русло, к тому же путейы Верхне-Днепровского пароходства помогают ей «совершенствовать» фарватер. И лоии не успевают отмечать все изменения, которые происходят на реке ежедневно и особенно — в разлив. Вот почему мы вели отсчет от Турова. Аппаратура, спальники, матрасы, палатка, надувные лодки, примусы, куча всякой мелочи, без чего не проживешь автономно, запас продуктов на четверых... Четвертым по счету стал Сергей Симанюков, старший научный сотрудник отдела природы Государственного музея БССР. Этот человек самый молодой из нас, но и самый крепкий, ловкий, опытный в водолазном и морском делах, умеет делать все — от вязания штормтрапа до ремонта лодочных моторов. Успех экспедиии в значительной мере зависел от Сергея. С самого начала нам не везло. В последний день перед отъездом из Минска, когда мы с Драчевым запасались продуктами, я нарушил правила уличного движения, из-за чего произошел неприятный разговор с инспектором ГАИ. Ночью выяснилось, что у взятого к фотокамере мотора сели аккумуляторы. А я так надеялся на этот мотор! Я знал: апли — чрезвычайно осторожные птиы. Они испокон веков боятся человека и близко к себе не подпускают. Потому при съемке нужна хитрость. Одна из них: укрепить камеру с мотором вблизи гнезда, самому спрятаться в шалашике и в нужный момент через веревочку нажимать на спуск. Но мотор пришлось оставить дома. Утром следующего дня Сергей сообщил, что ему уменьшили на два дня командировку. В Турове Клакокий ошеломил нас тремя сообщениями. Во-первых, апли еще сидят на яйах, птенов нет, снимать апель будет очень тяжело и неинтересно, а если их, не дай бог, спугнуть, они оставят гнезда, пропадет кладка, и мы таким образом нанесем непоправимый вред. Во-вторых, течет его «казанка» и клинит «Вихрь». В-третьих, у Вадима появились неотложные служебные дела, он не сможет с нами жить и работать в Волне, а только поможет добраться до места. ...Две перегруженные лодки едва двигались против течения. «Вихрь» кашлял, чихал, грелся и часа через три, по словам тех, кто имел дело с этими моторами,— сдох. Поставили «Ветерки». И сразу новая неприятность: оба мотора плохо качали воду, охлаждение срабатывало наоборот: мы интенсивно подогревали встречное течение. А оставалась еще половина дороги... И вот от устья Случи мы повернули назад. Я молча ругался: заколдованная, что ли, эта Волна? Повесили носы и Петр с Сергеем. А Клакокий на чем свет стоит проклинал моторы, лодки, раскаивался, что согласился везти нас, мол, чувствовал, чем все это кончится. Он ничего лучшего не придумал, как посадить нас на «ракету», которая выйдет из Турова аж вечером следующего дня. Ничего себе «выход», если учесть наш громоздкий груз и то, что провоз бензина категорически запрещен. А налегке ехать нельзя: только фотоаппаратура весила больше, чем мог унести один человек.