Поўны збор твораў. Том 9
Кінасцэнарыі
Васіль Быкаў
Памер: 684с.
Мінск 2012
Но вот она сіюва падает н тотчас допоснтся очередь, па этот раз нз траншен. Я быстро іюворачнваю голову — пад бруствером вдалм мелькают черпые каскн бегуіцнх там немцев.
Онй нас обходят уже с трех стороні Эх, куда ты бежйшь, Люся? Как же ты выберешься йз этой западнй? Что-то надо сейчас же сделать, что-то предпрйнять, йначе... Нначе будет поздно. Но что? Что? Что сделать?
— Ложнсь! — крнчу я Люсе. — Ползком. Ползком!
— Луся! Ползай! — крнчнт н Попов.
Люся поннмает н падает в заросшую травой стерню.
М вот опа уже блнзко. Нз траншен стреляют, но, очевндпо, наугад, нбо в траве не вндят ее. Нам отсюда тоже едва-едва заметно, как шевелятся трава н времепамн показывается только узенькая гмбкая ее сншіа да проблескявает па солнце ее золотнстая голова. Ползет она ловко н быстро.
й вот она у самого бруствера.
— Быстро! Быстро! Рывком! — подгоняю я. Несколько секунд перед последннм уснлнем опа устало лежнт, ію-прежнему как-то обнадежнваюіце улыбаясь нам. Потом вдруг вскакнвает н кувыркается в укрытме. Мы бросаемся павстречу.
Потом, запрокннув голову, сша снднт под стеной н часто, суматошно дышят. Тонкне іюздрн ее ровного носнка лнхорадочпо раздуваются. На шее бьется тоненькая снневатая жнлка. Устало н неровно дрожат на земле ее мсцарапашіые тонкне пальцы.
Как это я мог думать плохо о ней? Почему я так сомневался в ее чйстоте й ее святостй? Почему это? От собственного нйчтожества? От нелепых труднейшйхобстоятельств? Млй, может, это — то самое чувство, что йздавна людй называлй ревностью? Все это мне непонятно. Только теперь все оно просто нелепо. Ведь вот она, может быть, впервые передо мной — такая нйчем не омраченно любймая.
— Ой, хлопчнкн... хлопчнкн... — хочет сказать она что-то, но только задыхается от усталостн.
— Отдыхай мало-мало... Отдыхай, — говорнт Попов, свдя на коленях н с благоговепмем глядя на нее.
Она постепенно превозмогает усталость, чуть-чуть ровнеет ее дыханме. 14 она говорнт:
— Вот... Прнказ прннесла... Комбат сказал... расстрелять снаряды н... уходнть.
Я вскакнваю, срываю с головы гшлотку м быо ей о землю.
— Зачем прнбежала? Что, солдат не было? Куда бежала? Куда вот теперь к чертям пробьешься?
Люся внновато молчнт.
Попов, раскрыв своя узкне с будто прнпухшнмн векамн глаза, какое-то время поглядывает на нее, затем зло сплевывает в песок.
Правда говорм Лозняк. Зачем бежал? Поздно бежал. He надо бежал. Теперь что делай?
Ладно, хлопчйкй. He злнтесь на меня, вздыхает Люся. Как-нйбудь выберемся.
Она выпрямляет голову, й взгляд ее падает на нэшйх покойннков. Тревожная озабоченность мгновенно гэсйт усталое возбужденне на ее лйце.
Кто это?
Панасюк мз шестой роты, мрачно говорю я. А там Лукьянов й кохманднр.
Команднр?
Командыр, командыр, Луся, вздыхая, говормт Попов. Люся страдальческн хмурнтся. Мы тоже умолкаем.
А Крйвенок где? спрашмвает Люся.
Крнвенок пошел, говорят Попов.
Куда?
Так. Пошел одно место.
Однако Попов врать не умеет, н Люся недоверчйво смотрнт на него.
Где Задорожный? спрашйваю я.
Люся выходйт йз оцепененйя, вздыхает, поджймает под себя ногй, поправляет коротенькую юбчонку на мсцарапанных коленках м говорнт:
Задорожный ранен. В руку. Я вот за него...
Почему так? хмурнтся Попов.
По огневой наверху откуда-то бьет очередь. Выждав, я тйхонько выглядываю й вдруг хватаюсь за автомат. Через бруствер с мелкйм металлйческйм звоном падает возле станнн моток немецкнх пулеметных лент н следом перевалнвается потный, перепачканный землей Крйвенок. Рубаха на нем завернулась, нйжняя сорочка выбмлась мз брюк. В его левой руке шйрокнй эсэсовскйй кннжал, в правой автомат. На кннжале кровь.
Крйвенок!
Все мы я, Попов й Люся кмдаемся к нему, но очередь вынуждает нас залечь на выходе нз укрытмя. Крйвенок, прйгнувшнсь, заползает под орудййный іцмт.
Где, зачем ходм? Почему нйкто не сказал? набрасывается на него Попов. Крнвенок, отдышавшнсь, прнвстает на коленях й начйнает заправлять в брюкй подол гнмнастеркй. Потом вытйрает о нйх кйнжал. На его лйце какое-то мрачное безразлйчйе к нам.
Где был? спрашйваю я.
Он впервые направляет на нас недружелюбный взгляд.
А вам что? спрашнвает он н сообіцает: Вон пехота с фланга ушла.
Как ушла? Куда ушла? уднвляется Попов.
He спрашнвал! отрезает Попов.
Мы оглядываемся на фланг прорванной обороны, туда, где наша траншея подннмается на покатый холм, н вмднм там редкне группы людей. Заднме несут БТР, кто-то таіцнт станковый пулемет. Онн переходят открытое место н по одному скрываются в лоіцнне, что ведет в тыл. В траншее уже ннкого не вндать.
Н вот мы совсем уже однй в этом огромном поле покйнутые, отрезанные от свойх, с пятью снарядамй в яіцйке, пушкой й спасйтельным, но опоздавшйм прйказом. Уходйть отсюда уже поздно й вдобавок ко всему в этой западне егце й Люся.
На лнце у Попова тоска н растерянность. Я сжнмаю челюстн. Люся молчнт. Только Крнвенок, будто давно прнмнрнвшнйся co всем, волоча за собой ленты, лезет в окоп. Какое-то время все мы уныло молчнм, сндя в укрытіін. Потом Попов говорнт:
Воевай надо! Стой надо! Крепко стой надо! Будешь крепко стой жнть будешь! He будешь крепко стой пропадай будешь.
Он берет нз-под стены автомат н выползает к орудню.
* * *
Сндя в укрытнн, я снаряжаю днскн. Пальцы мон плохо слушаются: патроны в пазах падают, я выколупываю нх н снова ровненько укладываю. Рядом оіцупывает Лукьянова Люся. Она серьезная н очень усталая. На откннутой руке Желтых тнхонько тнкают его часы. Стрелкн показывают пять часов дня.
Только етце пять часов, а кажется, сутра прошла целая вечность, целая эпоха, за которую погйбло столько людей. Столько натерпелйсь жйвые, столько передумалй, пережйлй! Другйм, наверное, хватйло бы такого й на жйзнь...
Очень хочется пйть, спатпь, очень устпалй нервы. Но гдето сама no себе жйвет во мне тйхая слабенькая радость, й я чувствую это от Люсй. Я оіцуіцаю ее тут, слышу ее дыханйе, каждое ее двйженйе рядом, только я очень боюсь, удастся лй нам уберечь ее?
Люся прнподннмает голову Лукьянова, отстегнвает от пояса флягу н подноснт ее к его нссохшнм губам. Вода льется по за-
мыленной шее, течет под воротннк, Лукьяіюв тнхо вздрагнвает, царапает пальцамм землю н слабо пробует встать. Запекшнеся губы его шепчут:
— Я сейчас... Сейчас...
— He падо. Лежнте. Нате, еше пейте, — ласково говорнт ему Люся н наклоняет фляжку. Лукьяпов пьет. Кадык на его худой шее судорожно ходмт вверх-вішз. Наконец солдат подннмает посшіевшне векн.
— Спасябо, — тнхо говорнт он. Затем беспокойно оглядывает бруствер, пебо н встревожешю спрашявает: — Немцы?
— Лежнте, лежнте, — уснокаявает его Люся. — Все хорошо. Лежнте. He надо о немцах.
Вндно, это насторажнвает Лукьяпова, глаза его сосредотачнваются, стаповятся зорче, оп переводнт взгляд на сторону убежшца.
— Мы не в санчастм? Нет?
— Молчнте. Нельзя вам разговарнвать — хуже будет, — будто ребенку, разьясняет Люся. Лукьянов как-то спокойно опускает векн, прнкусывает губы н в насторожешюм раздумье спрашнвает:
— Кажется, я умру? Да?
— Ну что вы, — уднвляется Люся, — зачем так думать?
Вот отобьемся, возьмут вас в госішталь н все будет хорошо.
— Отобьемся, — шепчет Лукьянов, кусает губы н сіюва пробует встать.
Люся мягко, но требователыю укладывает его на спнпу. Вдруг какнм-то чужнм, натужпым голосом он сшшт:
— Где мой автомат? Дайте автомат!
— Ну лежнте же! Что вы такой неспокойный! — уговармвает Люся.
Я заряжаю трм автоматных днска, потом іюлзу по ту сторону плоіцадкя в окоп, чтобы подобрать нашн запасы.
Наверху, кажется, стало тнше. Грохочет где-то вдалн за деревней — а тут только кое-где стреляют н эхом раскатываются в пебе вшітовочные выстрелы. Поіюв нз-за колеса наблюдает за полем. Я переползаю плоіцадку н падаю в окоп, в котором однноко сіідмт Крнвенок. Он бросает на меня непрнязненпый взгляд н подтягмвает под себя ногн.
— Лукьянов ожмл, — говорю я. — А ты все злншься?
Крнвенок прнжнмается к степке н ннчем не реагнрует на мон слова. Это, наконец, злнт н мепя — нашел время показывать характер, когда тут вся паша жнзнь еле держнтся на волоске!
— Ну н напрасно, черт бы тебя побрал, — говорю я. — Что ты надулся! Ты знаешь, что нам драться пріідется?
— Открыл Амернку!
Ну?
— Ну н черт с намн! — бросает оп м умолкает.
Я разрываю землю возле ішшн, нападавшую с бруствера, выкапываю трн нашіі гранаты, вытягнваю нз-под песка тяжелые просмоленные пачкн с патронамн. Прнжав все это к грудн, начнпаю готовнть гранаты. Люся снднт, как сндела, над Лукьяповым, опершнсь на откіінутую назад руку. Лукьянов стонет н часто прерывнсто говорнт:
— Ну зачем обманывать? Зачем? Разве этнм поможешь?!. Знаю, все! Умнраю ведь...
Люся молчнт, очепь озабочешю глядя на него, а Лукьяіюв, нередохнув, продолжает:
— Ну что ж... Только не думал... Ужаспо бессмысленно н зря. Конец! — говорнт он н умолкает. Бледное лнцо его покрывается обнлыіым потом. — Конец всему. Теперь нечего скрывать! Зачем? Кто я на войне? Трус презренный! — тйхо, но с внутреішей снлой говорііт он. — Всю жнзнь боялся. Всех! Всего! 14 вот... Ведь я врал про плен-то...
Я уднвляюсь. Подішмаю на него глаза. Встречаюсь с его взглядом, по он отводнт свой в сторону.
— Да, Лозняк, я тебе врал. В плен сам сдался. В окруженне попал, ну н... Только потом начал поннмать. Да поздно. 14 вот — все. Эх, зачем было, — хрнпнт оп. — Ну что ж... Что іюделаешь? Храбрость — талапт. А я бесталанный! Для войны бесталанный. Будь опа проклята, эта война!
— Эх, Лукьяпов! Ну что же ты так? — говорю я.
He часто прнходнтся нам слышать такое. Н это его неожіідашіое прнзнанне озадачнвает. Значнт, совсем он не тот, за кого выдавал себя. Мало, что он трус, он еіце н обмаінцмк? Но мы чувствуем его неіюдделыіую предсмертную нскреішость іі знаем, что далась она ему нелегко, н потому не презнраем его.
— Дайте гранату, — проснт Лукьянов, папрягшнсь, он прніюдішмается на локте, впернв в меня дрожаіцнй затуманенный взгляд.
— Лежііте, лежііте. Нельзя вам так.
— Лозняк! Может, в последніій раз... Повезет... Убыо гада! Чтоб не напрасно...
Я сую в его руку «лнмонку» н отворачнваюсь.
Лукьянов падает спнной на землю. По его грязным іцекам сползает две слезы.