КНІГІ ОНЛАЙН
Прыняць удзел у вычытцы распазнанага тэксту Падрабязней
Опомнйсь! Собачья душа! Взбесйлнсь!.. Лешка рвется йз его рук й крячйт мне: — Сопляк! Сволочь! Я тебе морду в гуляш скрошу! Драться? Ах ты, салага вонючая! — Лошка, Лошка... He надо!.. Лошка... — успоканвает его Попов. Едва справнвшнсь с дыханнем, я отхожу на плоіцадку к пушке н прнслоняюсь к іцнту. — Ах, н вы за него! — звереет все Лешка. — Н ты за него? Все за него? На меня? Ах, вот что??!.. — Ндн к черту! — толкает его от себя Желтых. Лешка обесснленно отскакнвает к стенке окопа н останавлнвается. Самый накал его лютостн уже мнновал. — Застушшкн! Обормоты! Тоже юбка дорога? Самн за нее цепляетесь? Н ты, старнк? Тоже? — Дурак! — презрнтелыю бросает Желтых. — Дурак! Прндурок ты, вот... Стоя поодаль, он дрожаіцнмн еіце рукамн достает кнсет н начннает свертывать цнгарку. Медленно берутся за лопаты остальные. Мрачно смотрнт на всех Крнвенок. Я тнхо стою у пушкн. Рукн Желтых все подрагнвают, лнцо же спокойно. — Ншь ты! — говорнт он. — За юбку цепляетесь! Прн чем тут юбка, обормот? Люся мне жнзнь спасла, вот. Тебе, копечно, что? Тебе плевать. Ты тогда в ордшіарцах ходнл. А меня па расстрел схватнлн. Н еслн бы не она... Ннкто вот не помог. Нн комбат. Нн начарт. А она не нспугалась. Нн мнпометов. Нн того дурака-генерала бешеіюго. Догпала. Обратнлась. Втолковала. йз-под дула, можно сказать, вытаіцнла. А ты!.. Эх!.. Тяжело дыша, Лешка молча стонт у стенкн. Возле пушкн не могу отдышаться я. В душе у меня отчаяіше. Лешка неохотно берет лопату. Молча в другом конце укрытня начннаю копать я. * * * Между станнн на плоіцадке одну к другой сбрасываем лопаты. Укрытае готово. Желтых достает нз кармапа н бережно застегнвает на руке часы с черпым цнферблатом н централыюй секундной стрелкой. Потом, вглядевшнсь, сообіцает: — Трн часа. Скоро рассвет. Та-ак. Лозняк, Лукьянов — за завтраком, — командует он. Лукьянов послушно начнпает собнрать котелкн. Я беру нз нншн в окопе автомат. По тропннке мы молча направляемся в тыл. Ночь на нсходе. Луна опустнлась к горнзонту. Небо на востоке посветлело. Тнхо лежмт ночной простор. В этот момент я не думаю о Лешке — он перестал суіцествовать для меня. Я думаю о Люсе. Конечно, она хозяйка сеойм поступкам, но это подло! Это нйзко й подло no отношенйю к каждому йз нас — Желтых, Крйвенку, Лукьянову, — ко всем, кто уважал ее. М ко мне тоже. Она обманула в нашйх чувствах святое. Мне теперь не хочется верйть нй во что в мйре. Я только жажду крйчатпь обйдные ей слова. Я ненавйжу u его, й ее — оба онй с Лешкой встают передо мной одйнаково мерзкйе, нйзкйе й подлые. — Стой! — говормт Лукьянов, м мы останавлнваемся. Сзадм взлетает ракета, гаснет. Слышнтся далекнй натужный рев многнх моторов. — Гуднт! — тревожпо говорнт Лукьянов. — Черт с ннмй! — безразлнчно бросаю я, прнслушмваясь, одпако. — Да-а-а, — неопределенно говормт Лукьянов, н мы паправляемся дальше. Рнтмнчпо поскршіывают дужкм котелков. — Почему вы ему в морду не далн, когда он зацепнл вас? — спрашмваю я, не оглядываясь на Лукьянова. — Стонло. Лукьянов вздыхает. — Вряд лн стонло. В такнх случаях обычно начянается драка. Да н не он первый... Я уже прмвык... — Напрасно. Так оп н будет... тнраннть. Еслн сдачн не дать. Он такой. — Нмкто человека пе тнраннт больше, чем он сам себя. — Это еслм у человека совесть есть. А у Задорожного ее н в помнне не было. — Нет, почему? — подумав, отвечает Лукьянов. — Посвоему он прав. Относятелыю, конечно. Но ведь в мнре все относнтелыю. Тропшіка прнводнт пас к степе пшеннцы. Тяхо стоят попмкшме к земле стеблн. Дальше за пшепнчной полосой дорога. Там слышатся голоса. Где-то загорается н гаснет цмгарка. Доіюсятся прнглушешіый короткяй смех. Свонм чередом течет невнднмая во мраке жнзнь. Лукьянов тнхо ндет сзадн. Я мрачпо спокоен. Вдруг я спрашнваю: — Скажмте, а как вы в плеп попалн? Просто рапнлн м попал? On вздыхает. — А потом что? — Потом? Потом начался ад. Лагеря. Голод. Смерть товарнтей. — Вы, кажется, офйцером быля? — Лейтенантом. Команднром саперного взвода. — Ну а потом? — А потом вот рядовой, — грустно улыбается Лукьянов. — Это почему так? — Так, — уклоняется от ответа Лукьянов. Некоторое время молчйм. — Это, брат, так, — говорнт Лукьянов, уже вдя рядом. — В войну мпе ужаспо пе повезло. Во всех отношеіійях. — А еше что? — Поннмаешь, случнлся нелепый парадокс. Отец комапдяр брйгады. Герой Советского Союза. А я вот... неудачнйк. Абсолютпый, можно сказать, неудачнйк. Это мепя насторажйвает. Я слушаю. — После плена так й не нагійсал отцу. He решйлся. Да й что пясать? В сорок первом вместе йз дома ушлй. Отец на фронт, я — в учйлйіце. Друг другу клятву давалм. й вот как дяко получялось. — Ну что ж! Разве вы вйііоваты? Война все. — Война — это да. Но не в этом дело. Разлом! Отец, пожалуй, мпе пе простнт. Н черт ее знает... Конечію, вшіоват я. Только... — Он, не договарнвая, умолкает. Я что-то поннмаю в нем й говорю: — Плохо?! — Вот йменно. — Ну, пячего. Еіце не поздно. Может, восстановят зваіійе. Быть бы жйвым. Н очепь не обнжайтесь. Все же пе все в арміім такме, как Задорожный, — почему-то стараясь его утешйть, говорю я. — Это безусловно. Я знаю, но... Кстатм, ты пе верь этому Задорожному. В отпошепйй Люсй тоже, — переводнт он разговор на другое. — Он хвастун. Набрешет с трй короба, а на деле й пе было. Такйх много средй нашего брата. — Правда? — удйвлешіо спрашнваю я. — Я почтй пе сомпеваюсь в этом. Люся порядочпая девушка. He может опа... Вообіце много нашнх бед от того, что мы ііе доверяем жешцшіе. Мало уважаем ее. He на словах, конечпо. А ведь в пей — святость матерйііства. Мудрость веков вырабатывала в пей человеколюбяе. Как мать опа аптагонйст человекоубяйства. Опа мпого выстрадала. А страдапня делают человека человеком в высоком смысле. Это так. Лукьяпов остаііавлнвается, шевелйт ногой. Я выжядательпо молчу. — Черт, песку насыпалось... Лукьяіюв кладет па траву котелкп, саднтся н начннает расшпуровывать ботшіок. Я терпелпво жду. — Страдаішя, пережнваішя, — говорнт он п с заметпым ожіівленпем нродолжает: — Я вам скажу. Я долго ошнбался, жпзнн по-настояшему не поннмал. Плен научкл меня мпогому. В плену человек наглеет. Вместе с формой он утрачмвает все, что есть па грудн, в петлпцах, в кармапах. Все содержнмое его — только в душе, — говорнт он, вытряхнвая пз ботннка песок. — Я за двадцать восемь лет жнзіш не понял того, что за год плепа. й все думал: пемцы — это Бах, Гете, Шпллер, Энгельс. А оказалось, панвысшее пх воплотенне — Гнтлер. Лукьянов дошнуровывает ботннок, встает н подбнрает с землн котелкн. — Это страшпо — бездумпо продать одному все душн. Даже гешпо. On пепзменно стапет дьяволом. Прпмер тому Гнтлер. Превратпл в престуішнков целый парод. Хотя, правда, не всех. Есть, конечно, такне, что думают по-своему. Может, п борются. Был у пас в лагере Курт пз батальона охраны. Мы шюгда беседовалп. Он ненавндел Гнтлера. Но он боялся. й больше всего — фронта. й вот этот человек, ненавндя фашнзм, покорпо служнл ему. Стрелял. Бнл. Крпчал. Потом, правда, оп повесплся. В туалете. На ремне от карабпна. Навстречу іідут пехотмнцы с завтраком. Ннзко согііувшнсь под огромпым термосом, бредет маленькпй солдат. Я вглядываюсь в него, спрашнваю: — Мы не опоздалп? — Нет. Еіце только пачалп давать. Вот пульрота первая. — Остапавлпвается н словоохотлнво сообшает это малепькнй пулеметчпк. — йз пополнення, наверно, — едва заметно улыбаясь, говорнт Лукьянов п как-то печалыю смотрпт на нодходяіцего парпя с термосом. — Да, — говорю я, возвраіцаясь к прежнему разговору. — Чего уж там ждать от пемцев. Еслп вот пашп... Сколько набралось п власовцев, п полнцейскнх, п разной нечпстп. — Безусловно. Трусость п корыстолюбне губят всех — н нашнх, іі пемцев. й рядовых, п генералов. Тут пет сфер псключеішй, — co сдержаішой страстностыо говорнт Лукьянов. — Но, победнв в себе корыстолюбца п труса, не победншь врага. Это бессііорпо. В этом проблема жпзіш н проблема іісторнн. Помолчав немного, оп уже веселее добавляет: — Впжу, ты ііз-за Людмнлы терзаешься. He надо. Она славная. Пустякп все. Кончнтся войпа, кого-то осчастлнвнт. Да... Война, война! Мя вдруг чувствую, что верю ему. Верю, как брату, как другу, как доброму генйю. Он сбрасывает с меня невйдймый груз страданйй, этй его слова зажйгаются во мне радостным светом надежды й раскаянйя за мой недавнйе мыслй. Только теперь я понял, сколько заняла Люся в моей душе. М мне становйтся легко й радостно. Даже завтрашнйе йспытанйя, предстояіуйе нам, отодвйгаются далеко в неопределенное, неясное будуіцее... Лукьянов поглядывает на светлеюіцее с востока небо. — Давай быстрее, брат, — говорнт он. — Как бы успеть до рассвета. * * * Светает. Мы снднм в узком окопчнке-ровмке н ждем. Ждем напряженно, тнхо, молчаллво. Поіюв запоздал с завтраком н теперь в конце окопа доедает нз котелка кашу. Крнвенок, глядя перед собой, ковыряет в зубах соломнной. — Соль мало, — вдруг в напряженной тншнне слышнтся голос. Желтых вздрагнвает н с педоуменнем оглядывается. Что? — Соль мало, — спокойно сообіцает Попов. Желтых плюет под ногн: до солн лн теперь! — А каска, каска где? — вдруг спрашнвает команднр. — Опять забудешь? Попов, покопавшнсь под шннелямн, достает старую, ободранную, простреленную в боку каску н одевает ее на голову. — Вот так, — одобряет Желтых. Опять все молча ждем. Слышно, как под утрешінм ветерком шелестят колосья в снопах. — Ннчего! He впервой. За землю крепче держнтесь — она выручнт, — успоканвает нас Желтых. Он оглядывает всех ровным отеческнм взглядом, замечает в углу подрагнваюіцего, закутанного в шлнель Лукьянова. — Что, Лукьянов, трясет? — Трясет немного. — Ну потерпл. До вечера. Обойдется — в санчасть отправлю. А пока надо помочь... В случае чего. Н ты, «Длнамо», чтоб без задержкл мне! — построже прлказывает он Лешке. — А когда это я задержнвал? — Я наперед говорю. А вообше-то ты ловкач! На все рукл мастер! — То-то же! — ухмыляется Лешка. — Вот кабы к медальке представлл. A то голословно все. — А это мосмотрмм. Может, м представлю. Еслм будет за что. — Послушай, комапдмр. Даже еслм м авансом — оправдаю. Кровь мз поса — заслужу! — обретая свой прежнмй шутовской тон, бахвалмтся Лешка.