КНІГІ ОНЛАЙН

Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв

Анатоль Тарас

Выдавец: Харвест

Памер: 800с.

Мінск 2010

255.97 МБ

Нечволодов А. «Сказания о русской земле». Книга IV, с. 311—312
Когда пришла весть о смерти Дмитрия, Годунов указом от име­ни царя Федора отправил 19 мая в Углич следственную комиссию. Понятно, что в нее вошли его люди: окольничий Лупп-Клешнин, дьяк Вылузгин, крутицкий митрополит Геласий. Но главой комис­сии он назначил князя Василия Ивановича Шуйского, находивше­гося в большом подозрении у временщика и ежечасно ждавшего своей гибели. Это назначение имело целью создать видимость бес­пристрастия. Годунов был уверен, что, спасая свою жизнь, Шуй­ский не посмеет перечить Лупп-Клешнину и своим именем покро­ет все его действия в Угличе.
Следствие сделало вывод, что царевич стал невольным само­убийцей. Дескать, во время игры со сверстниками в некую игру (тычку) у него начался приступ «падучей» (эпилепсии), он упал горлом на свой детский нож и зарезался. Разумеется, столь «удач­ное» падение выглядит крайне сомнительным, даже в том случае,
* Если быть точным, она стала восьмой женой. Вот что писал Костомаров:
«Вноябре 1573 года Иван Васильевич женился на Марье Долгорукой, а на дру­гой день, подозревая, что она до брака любила кого-то иного, приказал ее поса­дить в колымагу, запречь диких лошадей и пустить на пруд, в котором несчастная и погибла. «Этот пруд, —замечает современник англичанин Горсей, — былнастоящая геенна, юдоль смерти, подобная той, в которой приносились человеческие жертвы; много жертв было потоплено в этом пруду; рыбы в нем питались в изо­билии человеческим мясом».
Однако несчастную Марию Долгорукую почему-то никто не помнит.
если мальчик в самом деле был болен. Версия убийства кажется значительно более логичной и правдоподобной. Во всяком случае, царевич Дмитрий представлял для Годунова опасность несоизме­римо большую, чем дочь и внучка князя Старицкого — последне­го удельного князя Московской Руси.
Да и нет никакой тайны в этом убийстве, без всяких сомнений организованном Годуновым. Все его детали давным-давно уста­новлены.
Старшая воспитательница царевича («мамка») Василиса Воло­хова в шестом часу дня, когда царица Мария собиралась обедать, позвала Дмитрия гулять во дворе. Она вывела его за ручку на ниж­нее крыльцо, где передала своему сыну Осипу Волохову, держав­шему в рукаве нож. Осип повел его на середину двора и ласково спросил: «У тебя, кажется, государь, новое ожерельице?» Царе­вич доверчиво вытянул свою детскую шейку, чтобы ожерельице было лучше видно, и ответил: «Это мое старое ожерелье». В то же мгновение убийца выхватил нож и вонзил его в подставленную шею, но, объятый страхом, горло до конца не перерезал, а кинул­ся бежать.
Дмитрий упал, истекая кровью. С отчаянными воплями к нему бросились находившиеся во дворе кормилица Тучкова и постель­ница Колобова. На их крики тотчас выбежала Мария и увидела сына, бьющегося в предсмертных судорогах в руках своей корми­лицы. Давно подозревавшая мамку Волохову в злом умысле, она бросилась к ней и стала бить по голове подвернувшимся под руку поленом. При этом царица громко кричала, что царевича убил Осип Волохов вместе с молодым Данилой Битяговским (сыном местного дьяка Михаила) и его двоюродным братом Никитой Ка­чаловым.
Пономарь ударил в набат. Собралась огромная толпа народа. Горожане, разгоряченные обвинениями царицы и ее братьев, схва­тили и убили Осипа Волохова, отца и сына Битяговских, Никиту Качалова, а также несколько их слуг, всего 12 человек.
По свидетельству летописцев, на «наводящий вопрос» Шуйско­го — «каким образом Дмитрий, от небрежения Нагих, заколол себя сам?» — все опрашиваемые единогласно отвечали, что царевича убили его рабы. Но, вернувшись в Москву, Шуйский доложил царю Федору, что царевич закололся сам. Он представил докумен­ты следствия, сохранившиеся до сих пор. По ним выходит, что только дядя царевича — Михаил Нагой, будто бы бывший в день убийства мертвецки пьяным — утверждал, что царевича убили. Все остальные говорили как заученный урок одни и те же слова, что царевич в припадке падучей упал на собственный нож. Особенно много распространялась про болезнь Дмитрия мамка Василиса
Волохова. Характерно, что показаний матери царевича в след­ственном деле нет.*
Подробно разобрав следственное дело и указав на все имеющи­еся в нем логические нестыковки, выдающийся русский историк С.М. Соловьев сделал вывод:
«После всего этого не должны ли мы заключить, что следствие было произведено недобросвестно? Не ясно ли видно, как спешили побольше собрать свидетельств о том, что царевич зарезался сам в припадке падучей болезни, не обращая внимания на противоречия и на укрытие главных обстоятельств».
Н.М. Карамзин высказался еще более откровенно:
«Одни сии допросы, явно ознаменованные действием страха, угроз, принуждений, совести нечистой, свидетельствуют о коварстве Бориса Годунова... Глубокая язва Дмитриева, гортань, перерезанная рукой сильного злодея, не собственной, не младенческой, свидетельствовала о несомнительном убиении; для того спешил предать земле святые мощи не­винности».
Ну, а жителей Углича, в том числе не имевших никакого отноше­ния к расправе с убийцами, жестоко наказали. До 200 человек каз­нили либо им отрезали языки. Многих бросили в темницы. Боль­шинство же сослали в Сибирь для заселения города Пелым. Пос­ле этой расправы Углич, прежде бывший многолюдным торговым городом, пришел в полный упадок.
$ *
Первые слухи о том, что царевичу Дмитрию удалось спастись от смерти, появились еще в 1600 году. Об этом свидетельствовал в сво­ем сочинении о Смутном времени один из царских наемников француз Яков (Жак) Маржерет. Синхронно распространялись об­винения в адрес Бориса Годунова: дескать, он «извел» всех своих врагов и пытался погубить «царевича». Таким образом, суть пропа­гандируемой идеи была проста: на троне сидит царь-душегуб, зато где-то скитается юноша, сын царя Ивана IV. Следовательно, «чу­десно спасенный Дмитрий» рано или поздно должен был объя­виться.
До той поры на Руси никогда не бывало самозванцев. Вопрос о том, кто стоял за спиной Лже-Дмитрия I, кто его надоумил, сам по
* См. «Житие царевича Димитрия Иоанновича, внесенное в Минеи Герма­на Тулупова. Житие царевича Димитрия Иоанновича, внесенное в Минеи Иоан­на Милютина». В книге: «Русская историческая библиотека», том 13 (Памятни­ки Древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени). Издание Императорской археографической комиссии в Санкт-Петербурге.
себе интересен. Ктомуже, ввиду отсутствия соответствующих до­кументов, он открывает широкий простор для всевозможных ги­потез. Однако прямого отношения к войнам между Москвой и Речью Посполитой он не имеет. Нам достаточно знать тот факт, что сцена для эффектного выхода самозванца была подготовлена ста­раниями анонимных специалистов.
Несомненно, ими были москвичи, близко стоявшие ко двору и прекрасно осведомленные о механизмах власти. Во всяком случае, дойти самому до такой идеи 18-летнему парню в те времена было просто невозможно. Тут требовался изощренный зрелый ум. Мно­гочисленные косвенные улики с большой вероятностью показы­вают, что роль «сценариста» сыграл Пафнутий, архимандрит Чудо­ва монастыря в Кремле. Именно в его келье длительное время жил Григорий (Юрий) Отрепьев.
После вторжения войск самозванца в пределы Московской Руси царь Борис Годунов и патриарх Иов сместили Пафнутия с должно­сти архимандрита и отправили в ссылку. За что? Все источники молчат.
Относительно личности Самозванца тоже идут споры с того са­мого времени, когда он впервые заявил о себе, то есть уже почти 400 лет. Согласно наиболее распространеннной версиии, им стал Юрий Богданович Отрепьев (ок. 1582—1606), дворянин из рода Нелидовых.*
В 15 или даже в 14 лет Юрий поступил на службу к боярину Ми­хаилу Никитичу Романову, жил в Москве в его доме на Варварке. Позже патриарх Иов говорил, что Отрепьев «жил у Романовых во дворе и заворовался, спасаясь от смертной казни, постригся в чер­нецы». Термин «вор» в те времена было широким понятием, одна­ко в первую очередь ворами называли государственных преступни­ков. Против кого «заворовался» Юрий? Если против своего госпо­дина, так ему надо было идти не в монастырь, а во дворец к царю Борису. Значит, «заворовался» он против царя и за это ему грозила смертная казнь.
* В 70-е годы XIV века на службу к московскому князю Дмитрию Ивановичу прибыл из Литвы шляхтич Владислав Неледзевский. В 1380 году он участвовал в Куликовской битве. Потомков этого Владислава прозвали Нелидовыми. Они жили в Галиче и Угличе. Один из Нелидовых (Данила Борисович) в 1497 году по­лучил прозвище Отрепьев. Его потомки носили эту фамилию.
В 1550 году на царской службе состояли пятеро Отрепьевых. В том числе в Переяславле-Залесском стрелецкий сотник Смирной-Отрепьев. В 1577 году дети этого сотника — «неслужилый новик» Смирной-Отрепьев и его младший брат Богдан — получили поместье в Коломне. Богдану тогда было 15 лет. Позже Бог­дан Отрепьев тоже дослужился до чина стрелецкого сотника. Но однажды в пья­ной драке в Москве его зарезали. Так Юрий остался сиротой, воспитала его мать.
Спасая жизнь, Юрий принял постриг, стал монахом Григорием. Некоторое время скитался по монастырям. Известно об его пребы­вании в суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре и в монастыре Ивана Предтечи в Галичском уезде. Затем он поселился в придвор­ном Чудовом монастыре. Принять Григория попросил архиманд­рита Пафнутия протопоп кремлевского Успенского собора Евфи­мий. Как видим, влиятельные церковные деятели покровитель­ствовали юному монаху, переходившему из одного монастыря в другой. До своего побега Григорий провел в Чудовом монастыре около года. По представлению архимандрита Пафнутия, патриарх Иов посвятил его в дьяконы, а затем приблизил к себе. Григорий даже сопровождал патриарха на заседаниях боярской думы.*
Впрочем, ряд историков считает, что Самозванец и монах Гри­горий Отрепьев — это разные люди разного возраста (первый — юноша, второй — мужчина под 40 лет), и что Лже-Дмитрий в са­мом деле был царевичем, в смысле — сыном Ивана IV. Совсем не обязательно от Марии Нагой. Известно, что от развратного царя разные женщины родили более 100 внебрачных детей. Правда, всех их по приказу Ивана убили в младенчестве. Но не исключено, что о каком-то ребенке мать и ее родственники благоразумно умолча­ли, а затем воспитали с сознанием своей «богоизбранности». Во всяком случае, вполне очевидно, что первый Самозванец в самом деле являлся харизматической личностью. Пойти в поход против огромной державы с кучкой авантюристов, ни капельки не сомне­ваясь в успехе своего предприятия — это дело очень и очень не про­стое. Здесь явно скрыта какая-то тайна.