Карэльскія Курапаты 1937-1938
расстрэльныя спісы беларусаў і асуджаных у Беларусі. Рэха Гулага
Алена Кобец-Філімонава
Выдавец: Кнігазбор
Памер: 180с.
Мінск 2007
В жизни не встречал я такого одобрения моих «вершей», когда через некоторое время услышал эту песню в той же бригаде на русском. Женщины не просто пели, они сделали из этого текста своеобразный спектакль. Самая молодая из них, помню, буквально еще девочка из Польши (к счастью, я имею се фотографию) — Регина Пожога — с таким чувством передала детский крик, что повергла всех нас, слушателей, в том числе и автора этих строк, в потрясающее волнение.
На оригинале текста было начертано посвящение погибшим лагерницам — Полине Мельниковой, Ляле Кларк и Асе Гудзь. Уже живя в Беларуси и взяв в библиотеке книгу Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», я нашел на странице 380 (у выданні 1990 г. с. 327, 338, 339. —А. К.-Ф) описание гибели этих женщин.
Медсестра лагпункта Евгения Гинзбург познакомила меня с поэтессой из Беларуси. Тихая, задумчивая, необыкновенно обаятельная, она оказалась очень деятельным и мужественным человеком.
Леся Белоруска (Лариса Морозова) родилась в городе Молодечно, по образованию педагог. Арестовали ес в 1937, обвинив в принадлежности к не существовавшей организации
националистов. Тройкой НКВД была осуждена к 10 годам лагерей. Срок наказания отбывала так же, как и я, на Крайнем Севере, работая, в основном, на лесоповале.
Стихи она писала, где придется — в перерывах на лесоповале, в ночное время, когда все спали, при свете пылающих дров в печке-бочке... Писала на родном белорусском языке, начав и закончив свою литературную деятельность в заключении. К сожалению, оригиналы стихов пропали в лагере во время обыска, остались только те, которые я успел перевести на русский, авторизованные Ларисой.
Умерла она за несколько дней до освобождения. Вместе с долгожданной вестью о свободе она узнала, что самый дорогой и любимый человек, старший лейтенант Алексей Морозов, ее муж, которого она боготворила, надежда на встречу с которым помогла ей выжить, вынести все тяготы подневольной лагерной жизни, еще в 1937 году был расстрелян. Измученная лагерной жизнью, непосильным трудом, с подорванным здоровьем, Леся Белоруска не смогла вынести этого удара. В январе 1948 года поэтесса ушла из жизни, замерзнув. Там и лежит она, «успокоенная вечной мерзлотой».
Знакомство с этим необычным для нашего времени человеком произошло при столь же необычных обстоятельствах.
Однажды я пришел на прием в медпункт, а диванчик для процедур был занят. На нем лежала какая-то девушка. Произошла пауза в моем излечении, и выдался удобный момент побеседовать с Евгенией Семеновной, как водится, на литературную тему. В нашем «репертуаре» были, конечно, «властители дум» нашего века: Анна Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева... Я упивался своим кумиром — Иваном Буниным. «Он красоту от смерти уносил!..» Эта гениальная строка из стихотворения великого поэта об Олене прозвучала в зоне лагеря как-то... со значением.
— Спасибо вам, милые литераторы. Мне кажется, Евгения Семеновна, что поэзия — один из лучших лечебных препаратов, — прозвучало из-под простыни, которой были накрыты лечебные банки.
— Вася, будь на минутку моим ассистентом, — сказала Евгения Семеновна, — сними с больной банки. А я пока
необходимые записи сделаю. Очень на «Вольный стан» тороплюсь.
— Слушаюсь, доктор, — произнес я и направился к больной. Приподнял уголок простыни... и отшатнулся. «Господи! Как же я не подумал... Согласился?!» Я вернулся к столу нашего лекаря.
— Что с тобой, мой ассистент? — смеясь, воскликнула Евгения Семеновна, поняв мою растерянность.
-— Женя! — чуть не шепотом пролепетал я. — Понимаешь. ..
— Понимаю. Смутила обнаженная девушка!
И на полном серьезе мне было приказано выполнить «указание врача», Я, конечно, указание своего любимого врача выполнил. Но возвратился к столу хозяйки медпункта, видимо, бледным и растерянным.
На другой день, как только в медпункте появилась Евгения Семеновна, я был у нее первым пациентом. Меня потянуло к диванчику, где лежала «моя» больная, машинально оглядел его.
— Ты что-то потерял, ассистент? — спросила, улыбаясь, насмешница.
— Покой! Покой тут вчера я потерял.
— Не вздумай амурничать, — получил неожиданное предупреждение.
— Почему? — спросил я.
— Это же... пария, — ответила Евгения Семеновна, подчеркнуто произнеся незнакомое мне слово. Стыдясь своей безграмотности, я все же попросил разъяснить его значение. Разъяснение общепризнанного в Эльгенс эрудита Евгении Гинзбург так характерно для личности нашей героини, что нелишне будет привести его в настоящем очерке.
— Парии — одна из низших каст в Южной Индии, «неприкасаемые». Пария — это бесправный, отверженный человек. Ты знаешь, что низшей кастой в нашей стране был и еще долго будет — оппозиционер^ Лариса Морозова как раз таковой и является.
Как точно это определение моей солагерницы в те «окаянные дни»!
— Ты, я вижу, как мужчина — белая ворона тридцатых годов, случайно залетевшая в стаю черных, нынешних. Этих
нынешних загадочная белоруска клеймит беспощадным определением — «половые хищники».
— А почему загадочная? -— поинтересовался я.
— Как бы тебе это объяснить... — задумавшись, произнесла моя собеседница. — Если бы эта девушка еще и писала стихи на ту тематику, которой оперирует как критик и философ, я... первая написала бы письмо белорусскому правительству, чтобы обеспечили этому загадочному человеку нормальные человеческие условия как талантливой поэтессе!.. Необходимые условия для работы. Во-первых, это невообразимый талантище... То ли она обладает особенностью разведчика, то ли и в самом деле сохраняет в себе гены Великих белорусских женщин прошлого: всяких там «пророчиц», «предсказательниц», чуть ли нс «колдуний»... Можешь себе представить. Не закончив никаких «инязов», помимо академических обязанностей студента, за период учебы в педагогическом институте она овладела в совершенстве английским и французским. А в своей бригаде лесоповала, консультируясь у женщин-евреек, изучает иврит, да еще совершенствует родные языки.
— Почему «языки»? Разве родной язык может быть больше, чем один? — ввернул я вопрос.
Смерив меня с ног до головы пристальным взглядом как дилетанта в области национального вопроса, после некоторой паузы мой кумир-наставник (такой всегда считал талантливую писательницу Евгению Гинзбург) с присущим ей еврейским юмором предложила:
— Я отвечу тебе, Василий, анекдотом. Согласен?
— Ну как же, как же! — воскликнул я, поклонник этого хлесткого народного жанра.
И она рассказала.
— Был у одного еврея сын •— талантливый молодой, русский, конечно же, писатель. Поскольку это было в каком-то захолустном городке, элита городка решила отправить хлопца в один из культурных центров. Выйдя со своим сокровищем за околицу, провожая свое детище в дальнюю дорогу, отецеврей произнес наставление: «Иди, мой сын, учись, пиши... и береги нашего великого русского языка!»
Помолчав, Евгения Семеновна дала мне дружеский совет:
— Морозова собирает у своих белорусов различные поэтически перлы... Видимо, их корректирует и декламирует однобригадникам. А слушателя-то в наших условиях больше ведь русского... Вот ты и помоги. Но и сам ты, как мне известно, не русский... Одним словом, иди, Василий, на сопку в бригаду Елены Груббе, выпроси собранный Морозовой белорусский фольклор, переводи его на язык, понятный всем заключенным... и «береги нашего великого русского языка»!
Так оно и было. Не сразу мне было доверено взглянуть на две увесистые рукописные книги Леси. К счастью, мне это удалось. Втайне от их автора.
Заинтригованный словами Евгении Семеновны Гинзбург, назвавшей Лесю Белоруску «загадочным человеком», и оглушенный женским очарованием Леси, я всю ночь не спал. «А может быть, разговор о муже, старшем лейтенанте Алексее Морозове — это просто искусственный барьер для назойливых претендентов на «ухаживание»? Но ведь я не претендую на се волю... Я просто хочу общения с человеком грамотнее меня, чтобы хоть чуть-чуть подняться в культуре. К тому же еще в Николаеве я частично перешел с украинского на русский язык как начинающий поэт. Круглый пятерочник литературно-лингвинистического факультета, может быть, и в самом деле стану переводчиком этой редкой поэтессы... А что она «только собирательница фольклора» (как сказала поначалу Гинзбург), я как-то сразу взял под сомнение. Ведь в целях «лагерной конспирации» я и сам черт знает за кого себя выдавал! Как потом выяснилось, я не ошибся.
О бригадире женской бригады лесоповала, которую возглавляла отважная таежница Елена Груббе, я был наслышан с первых дней пребывания в Эльгене и решил сделать ее своей литературной темой. (Она была тем самым некрасовским образом женщины, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».)
Когда на следующий день я оказался в бригаде Груббе, по моей настоятельной просьбе Елена как-то доверилась мне и предоставила моему вниманию все рукописи поэтессы.
Они состояли из двух увесистых книг, исписанных мелким почерком поэтессы. Первый труд — философский, второй — поэтический.
Она собирала фольклор среди белорусов, записывала песни, прибаутки, привезенные земляками с собой и рожденные в лагере. А я переводил все это на язык, понятный всем заключенным. Хоть я и закончил литературно-лингвинистический факультет, но такими обширными знаниями, как она, не обладал. Она критик, и философ, и поэт. С ней можно было говорить на любые темы.
В одной из глав прозы поднимались глобальные вопросы ЭМАНСИПАЦИИ ЖЕНЩИНЫ. Но изложены они, эти мысли об эмансипации, совершенно в ином плане, не в том, как принято ее понимать. Здесь эмансипация была основана на живых фактах нашей действительности — как синоним понятия «ЗАКАБАЛЕНИЕ». Беспощадный сарказм автора не щадил ни современную социально-политическую систему, ни безоглядный «партийный» атеизм, ни Библию, назвав ее «пестрой эклектикой идейных и нравственных взглядов прошлых веков». Особенно досталось Экклезиасту с его уничижением женщины. В критике автора книги видное место было отведено тренировке тела и духа (подчеркнуто автором), недооценке космического разума и духовной силы любви. В текстах обоих фолиантов утверждалось, что достижение Великого таинства любви и подлинное уважение «женского начала» — способны изменить к лучшему мир...
КНІГІ ОНЛАЙН
