КНІГІ ОНЛАЙН
Пошук сярод кніг, што прайшлі індэксацыю гуглам. Некаторыя кнігі гугл не знаходзіць
Дык што ж мы — яшчэ не саспелі для разумнага чалавечага жыцця ва ўмовах дэмакратыі? Выходзіць, аднак, не саспелі. Мабыць, сапраўды нельга адразу; калі дазволена, пераскочыць ад тыраніі да волі — надта вялікая прорва, што іх падзяляе. Яе не адолець за адзін скачок. А за два таксама не атрымаецца. У тым увесь трагізм моманту, які перажывае краіна. Галоснасць і шматпакутная перабудова дала нам магчымасць трошкі расплюшчыць вочы і ўпершыню за шмат год незамутнёным позіркам зірнуць на сябе. Зірнуць і жахнуцца ад нашай пачварнасці. Жахнуўшыся, некаторыя тут жа закрычалі: нашто! Так добра было жыць у створаным партыйнай прапагандай ілюзорным свеце, не бачачы сябе, іншых і адно ганарыцца — уласнай нацыянальнасцю, партыяй, арміяй, КДБ. Сродкі масавай інфармацыі разбурылі нашу санлівасць, дык што ж цяпер: адмяніць галоснасць? Зрабіць гэта вельмі нават проста: цэнзура ліквідавана, але цэнзары — усе на месцах, армія ў пастаяннай баявой гатоўнасці, да позняй начы гарыць святло ў палацах КДБ. Ранейшы дзяржаўны стан можна аднавіць за адзін ранак, і шмат якія з цяперашніх праблем знікнуць. Але што будзем есці? Дык што ж нам рабіць? Калі мець на ўвазе творчую інтэлігенцыю краіны, дык нашыя магчымасці ў наладжванні эканомікі роўныя нулю, мараль нам таксама не падначалена. Выхаваць будучыя пакаленні, як нам хочацца, мы не ў стане, бо даўно ўжо збанкрутавалі ў якасці выхавальнікаў. Мабыць, варта пачаць з малога: паспрабаваць абудзіць у сабе сумленне як пярвічны элемент маральнасці. Без карыслівасці, без эгаізму, без крывадушша ўпусціць у душу нейкую часцінку дабрыні і цярпімасці. Хоць бы да свайго бліжняга, да сабратапісьменніка. Нават калі ён думае і піша інакш, чым ты, калі ён разумнейшы за цябе ці тым болей дурнейшы. Калі ён іншай крыві і не можа ганарыцца сваёй прыналежнасцю да вялікага народа. А, дапусцім, належыць да малога ці малалікага. Трохі скарыць сваю выхаваную за дзесяцігоддзі ганарлівую пыху, зірнуць адзін аднаму ў вочы і, можа, паспрабаваць засаромецца. Усё ж сорам — пачуццё болей вартае за нянавісць. [Верасень 1990 г.] [ПАМЯТН АНДРЕЯ CAXAPOBA] В который раз открывается очередная сессня верховного органа властн, н на ней впервые не будет депутата, чье непременное прнсутствне всегда так много значнло. Горестно сознавать, что ннкогда больше не появнтся он в этнх залнтых светом стенах, не зазвучнт в ннх его трудный, прерываюіцнйся голос. Н участннкн заседаннй, н многомнллнонные телезрнтелн успелн прнвыкнуть за последннй год к внду его медлнтельной, сутуловатой фнгуры, терпелнво дожвдаюіцейся своей очередн у свободного мнкрофона нлн пробнраюіцегося к столу презнднума. Мы напряженно вннмалн его прерывнстым словам, в которых с предельной полнотой жнла честная, незаемная мысль, выраженная с ннтеллнгентской делнкатностью, нсполненная неотразнмой сахаровской правды. He сказать, что она всем прнходнлась по сердцу, эта выстраданная нм правда, его появленне на трнбуне вызывало не только восторженные аплодлсменты, но л, случалось, гневную обструкцлю определенной частл прлсутствуюіцлх. Правда Сахарова, высокая совестллвость его чувств л побужденлй былл для многнх вызовом лх затхлой рутлнностл, которую онн стараллсь перетаіцлть с собой лз прошлого в будуіцее. Горбачев освободлл его от унлзлтельной, протлвоправной ссылкл, но, по-влдлмому, не оградлл от злого непрлятпя, вызванного его крнстальной добродетелью, лстолкованной как порок. Те, от кого завнсела судьба ученого, понлмалл: чтобы доблться победы над нлм, следовало его оболгать. 14 получллось явленне парадоксальное по своей сутл: тот, кто, может быть, первым возвыслл свой голос протлв афганской авантюры, кто встал на заіцвту подллнного лнтернацлоналлзма во лмя сохраненля человеческлх жлзней, рлсковал быть поблтым темл, кого он заіцліцал. На нашлх глазах совершалась воплюіцая несправедллвость, возможная ллшь в условлях подмены элементарных нравственных норм, во всех отношенлях чрезмерная даже для обіцества с перевернутым сознанлем. Так, словно за годы этой войны мы нлчему не научлллсь, не навоеваллсь, не напроллваллсь своей л чужой кровл — во лмя лсполненля эфемерного, еслл не сказать преступного, долга. Долга рабов перед тлранамл. Чуткая душа любого человека могла спасовать перед логлкой чудовглцных обвлненлй, но Сахаров выстоял. Потому что на этот раз, как л всегда, оставался верен своей в муках обретенной лстлне, выше л значлтельнее которой у него нлчего не было. Что л говорлть, его правду разделялл не все л даже, быть может, не большлнство. Оно л понятно. Высокая правда не наделена свойством тотчас доходлть до каждых ушей, не всякле ушл способны ее расслышать. До некоторых она не дойдет нлкогда, лных, как свет погасшей звезды, достлгнет, когда уже будет поздно. Человеческое сознанле всегда опережается божественным провлденлем пророка, особенно еслл это провлденле обеспечено бесценным каплталом нравственностл. Безупречная нравственность Сахарова была адекватна его аналлтлческой пронлцательностл. Нменно нравственная безупречность его ллчностл являлась тем моіцным двлжлтелем, который обеспечлл успех его поллтлческлм устремленлям. Достаточно вспомнлть хотя бы его участле в судьбе поллтлческлх заключенных, в завлснмость от освобожденля которых он ставлл возвраіценле собственных наград л прлвллеглй. Но, как всегда, нет пророка в Отечестве своем, — не услышало Отечество л Сахарова. В канун последнего сьезда, за несколько счлтанных дней до кончлны академлка, многле лз депутатов моглл увндеть его в буфетном зальчлке в перерыве собранля народных представлтелей. Вся депутатская публлка тороплнво выстралвалась в очередл к буфетам, он же остался у входа л стоял, словно в нерешлтельлостл, странной задумчлвой отрешенностл. Вокруг него тотчас образовалась пустота. Входлвшле в узкую дверь, завлдев академлка, поспешно отходллл в сторону, нлкто не остановллся, не протянул ему рукл. Невольно подумалось: вот удел человека, которому обіцество обязано, может быть, больше, чем кому-ллбо другому. Здесь он чужой. Хотя что ж... Давно лзвестно: смертные не терпят не таклх, как самл, — чемто выделяюіцлхся лз лх плотно сомкнутых рядов. Уж онл-то умеют блюстл плотность этнх рядов л не пропустят чужого — нл по уму, нл по взглядам, нн по таланту. Я счастллв, что в том ннзком л людном зальчлке успел переброслться с ннм нескольклмл словамл л услышать несколько его — вовсе не пророческлх — обычных жлтейсклх мыслей. He скажу, что меня обуревалл какле-ллбо предчувствля, но, проіцаясь, попрослл его поберечь себя, не выкладываться до предела. Одно только его флзлческое прлсутствле в жлзнл стало необходлмым для обіцества. Он ллшь стесннтельно улыбнулся л сказал, что его удел оставаться таклм, каков есть. На другое он не способен. Н вот его уже нет. Прежде, в годы войны н революцнн, в подобных случаях молвллл: боец упал на полпутл, благословлв жлвых на победу. Наверно, этл слова будут уместны л нынче. Нам нет лного путн, кроме того, что освятлл своей ллчностью Сахаров. Его не будет в зале заседаллй Верховного Совета страны, не появлтся он во Дворце сьездов. Но л в его отсутствле людл будут сверять свол помыслы с сахаровской правдой, всяклй раз предполагая, как бы поступлл он. Выстраданные лм лстлны, как нлкогда прежде, важны сегодня л, кажется, еіце важнее станут в обозрнмом будуіцем. Сахаров оставлл нам развернутую программу демократнческого переустройства млра. Столкнувшлсь ныне с новым развлтлем старых конфллктов, мы не можем не вспомнлть его озабоченностл относнтельно чудовліцных проблем Закавказья. Неоднократно он предупреждал, чем может обернуться половлнчатость л непродуманность нашлх экономлческлх мер по оздоровленлю агонлзлруюіцей экономлкл. Равно как л ллцемерное суесловле о столь вожделенпой конверслл, за шлрмой которой определеннымл слламл вынашлваются новые вооруженческле программы. Уже после его смертй обнаружйлась вся предсказанная йм йллюзорность передачй властй от партйй к Советам, которые в процессе нынешннх выборов энергйчно укомплектовываются все темй же партййнымй кадрамл. Нетрудно понять, как бы он отнесся к іцедрому, пойстлне царскому повышенйю зарплаты партсоваппарату, осушествленному в полунйіцей стране, где огромная трудовая армля учйтельства, медработнйков, работнйков сферы культуры не дождется своей очередй на толлку мйлостй от государства. Он предвйдел многое йз того, что случнлось уже после его кончйны. Средн прочего очень актуальна не однажды высказанная йм мысль, что центробежные стремленйя нацнональных окранн наверняка вызовут ответную реакцлю co стороны консерватйвных, шовйнйстйческйх сйл центра. Прн всей традлцйонной дремучестй нашего полйтйческого сознання трудно будет предвйдеть йсход этого губйтельного рнсталміца. Волстйну долгожданная демократйзацйя тоталйтарного обіцества не в состоянйй нзбежать жертв, й весь вопрос в том, каклмй окажутся этй жертвы. По карману лй народу прйдется плата за его светлое будуіцее. [1990] [ПРЕДПСЛОВНЕ К ПЗБРАННЫМ ПРОНЗВЕДЕННЯМ ВЛАДНМНРА KOPOTKEBH4A] Владнмнр Короткевйч — пйсатель удйвйтельного даровання, блестяіце проявйвшйй себя во многйх лйтературных жанрах. Его проза столь же богата й совершенна, как й его поэзйя, строгнй реалйзм его рассказов на современные темы естественно сочетается с возвышенным романтазмом йсторйческнх повествованйй. Кроме того, он нсйстоіцймый выдуміцйк. Даже людй, бллзко знавшйе его, не всегда моглй разлйчйть, что в его проязведенйях от реального, а что является плодом нзоіцренной шісательской фантазйй. Следует заметлть, однако, что эта его раскованность й разносторонность лйшь умножалн его творческйе возможностй, которые всегда проявлялйсь бурно, дерзко й талантлйво. Он был йз породы тех яростных жйзнелюбов, которые нечасто встречаются в жйзнй й еше реже осушествляются в йс- кусстве. Можно сказать, что в этом смысле он был человеком редклм. Даже в зрелые годы он счастллво сочетал в себе человеческую мудрость с почтн детской непосредственностью, простодушлем баловня прлроды. Непосредственность его натуры, нлчуть не прлнлжая его достоллств, давала основалле друзьям по-хорошему удлвляться, а то л восхлпіаться его леордлнарностью. Ол люблл все натуральпое, легкое л радостное как в повседневностл бытля, так л в лепростых проявленлях человеческлх отношеллй. Его прлвязанность к жлзнл вообіце не знала граллц, л в пей оп всегда находлл место для необычайлого. Эту леобычайность оп умел разглядеть всюду, подметлть острым художнлческлм глазом, чтобы обогатлть л преобразовать затем в горнлле своего воображенля. Многлм лз пережлтого л увлденпого лмел обыкновепле деллться с друзьямл, л, случалось, ему не верллл, хотя все, о чем ол рассказывал, было сувдей правдой. Но все дело в том, что млогое он влдел по-своему, как может влдеть только своеобразпый художнлк.