Беларусь превыше всего!
(О национальной беларуской идее)
Анатоль Тарас
Выдавец:
Памер: 240с.
Смаленск 2011
Героическая мифология и идея сопротивления, составляющие ядро нынешней «сильной» беларуской идентичности, резко контрастируют, во-первых, с представлениями о Беларуси как о нации без истории (так о нас думают и на Западе, и на Востоке); во-вторых, со «слабой» беларуской идентичностью, характерной для русскоязычного (или двуязычного) городского большинства в самой Беларуси.
Отдельный вопрос — поселки (местечки) и деревни, говорящие на «трасянке» и отказывающиеся идентифицировать себя не только с беларуской героической мифологией, но и вообще с какими-либо национальными мифами, упорно сохраняющие свою «тутэйшасць» (местечковость).
В связи с этой ситуацией возникает вопрос: почему, несмотря на более чем два столетия интенсивной работы, направленной на выработку современного культурно однородного национального общества (в данном контексте несущественно, польско-, русскоили беларускоязычного), мы до сих пор видим себя «среди исключений из правил»?
Для объяснения этого феномена были созданы разные теории, которые можно объединить в две группы: назовём первую «теориями слабости», а вторую — теориями «героического сопротивления». Таковы два основных варианта интерпретации.
Теории «слабости»
В теориях этого типа анормальность нашей ситуации объясняется самыми разнообразными факторами: культурной и языковой разнородностью (гетерогенностью), слабостью самой идентичности, неисторическим характером нации, долгим пре64
быванием в одном государстве сначала с Польшей, потом с Россией и т.д. Беларуская идентичность при этом рассматривается как своего рода «молчаливая» реальность, которая не способна пробиться на уровень репрезентации.
Причины этой «неспособности» разнообразны: метафизически понимаемая «слабость», мистическое «нежелание» беларуского этноса сознавать себя как нацию, принадлежность к определенному «порочному» цивилизационному кругу (например, к православному) и т.д.
Все эти объяснения объединяет также стремление преподносить беларускую ситуацию как периферию чего-то, то есть — изображать результаты деятельности различных исторических факторов с точки зрения какого-то центра, удаленного от местной территории и принципиально отличного от нее. Это может быть перспектива польского или русского нациогенеза, перспектива столкновения цивилизаций, перспектива великой войны конфессий (католицизма и православия), наконец — перспектива европейской модерности. Каждый из таких факторов, положенный в основу объяснения, стремится к символической гомогенизации ситуации, отменяя разнообразие через исключение «другого», либо через трактовку этого «другого» как несущественного или небеларуского*.
В результате возникают модели беларуского нациогенеза определенного образца. Самая заметная среди них — модель опаздывающей (незаконченной) модерности, когда сама модерность понимается как единственно правильная траектория, которая не дошла до своего завершения вследствие неблагоприятных условий. Вторая популярная версия — теория деревенской нации, трактующая селян как единственно подлинных представителей беларуского этноса и поэтому исключающая из поля «беларускости» все формы и проявления городской цивилизации.
Естественным следствием таких моделей является образ культурного отсутствия и слабости, либо попытки локализовать и истолковать артефакты местного культурного пространства вне границ этого пространства.
Например, польский социолог Рышард Радик в 1997 году определил беларускую идентичность как «деревенскую» и «право-
* Гомогенизация — превращение разнообразия в однородность.
славную», и именно в этих факторах он видит причины «опаздывания» беларуской модерности.
По Радику, Беларусь прилегает к поясу поствизантийской цивилизации, где структуры общества традиционно были развиты чрезвычайно слабо по сравнению со структурами государства. В этой зоне именно государство, а не общество выступает главным нациосозидающим фактором, а отсутствие своего государства во времена классической модерности и стало причиной беларуской отсталости, неисторичности и анормальности. Православие же в этом регионе (конфессиональный фактор), традиционно действует в унисон с государством, срастается с ним, поэтому два столетия беларуского нациогенеза были временем нациогенеза вопреки нациотворческим факторам.
Модель Радика в общем верно описывает ситуацию, но с одним важным исключением. Это ситуация только части беларуского общества и части тех факторов, которые влияли на беларуский нациогенез. Вторую часть — двуязычную (польско-беларускую) шляхту, в среде которой и возник проект новой беларуской нации, и которую никак нельзя отнести к православной цивилизации, Радик однозначно трактует как небеларускую (польскую).
Даниэль Бовуа в своей книге «История Средне-Восточной Европы» рассматривает беларускую идентичность как поле борьбы польской и российской наций, и хотя вначале отождествляет ее исключительно с идентичностью беларуских селян, далее трактует более широко, вводя в это поле двуязычную шляхту с ее этнографическими проектами «пробуждения народа».
Он первым среди историков поставил проблему колониальных стратегий и практик в данном регионе, влиявших на процессы нациогенеза. Ведь если исходить из идеи «слабости», то непонятным и необъяснимым остается тот факт, что «слабое» и «отсутствующее» беларуское общество продолжает существовать сегодня именно в своем «слабом» и «отсутствующем» варианте, несмотря на наличие значительно более сильных колонизационных стратегий (идентичностей), которые должны были превратить наши земли и население в западнорусские или восточнопольские.
Еще один шаг сделал известный историк Петар Вандич. Он говорит о беларуском и словацком вариантах нациогенеза как 66
о наиболее сложных и странных вариантах сохранения собственной идентичности.
Вандич предлагает изменить перспективу и рассматривать беларуский и словацкий варианты на фоне многочисленных неудавшихся антиколониальных нациотворческих проектов в границах Европы (шотландского, валлийского, бретонского, басконского, каталонского и т.д.). Он обращает внимание на то, что историческими жертвами европейской модерности стали многие локальные этносы и этнокультурные сообщества, многие возможные нации. В этом контексте беларуская история дает пример успешного сопротивления и национального выживания — вопреки европейской модерности.
Теории «героического сопротивления»
По сути дела, предложение Вандича давно реализовала беларуская историография в своем мифе героического сопротивления колонизации. Этот миф возник в начале XX века уж в первой версии беларуской истории (Ластовский), изображавшей ее в виде смены четырех больших периодов:
1) консолидации протобеларуской нации (X—XVвв.);
2) Золотого Века беларуской государственнности и культуры (XVI век);
3) упадка — полонизации и русификации (XVII—XIX вв.);
4) национального Возрождения (конецXIX — начало XX века).
В результате наша история Нового Времени описывается в этой схеме в большей степени через исключения и рассматривается как предыстория Беларуси, а национальное возрождение трактуется скорее как мистическое событие пробуждения, чем как социокультурный процесс возникновения современного (новоевропейского, национального) общества.
И хотя нынешние беларуские исследователи уже не отождествляют беларускую идентичность с ее этнонациональной, возрожденческой версией, появившейся в начале XX века и сегодня составляющей лишь одну из ее частей, идея героического сопротивления осталась в центре объяснительных стратегий. В трактовке сегодняшней беларуской историографии современная беларуская нация претендует на преемственность по отношению к Полоцкому княжеству (объявленному первой формой беларуской державности), и по отношению к Великому Княже-
ству Литовскому, Русскому и Жамойтскому (с высказыванием претензий на его литовскую и русскую части).
Отметим, что в подчеркивании преемственности с позднесредневековыми государственными образованиями беларуские историки не одиноки. Другие нации региона (поляки, летувисы, украинцы) тоже имеют свои мифы преемственности, подчеркивающие связь монанациональных государств с многонациональными (многоэтническими), полилингвистическими и поликультурными государственными образованиями средневековья.
Так, для польской культуры характерно отождествление федеративной Речи Посполитой с Польшей, а польскоязычной шляхты различного этнического происхождения с «польское тью» как таковой. В культуре летувисов процветает миф древнего государства — Великого Княжества Литовского, — в котором летувисы господствовали над полудикими славянскими племенами. Лишь украинская культура стоит немного в стороне со своим базовым историческим мифом казачества.
Эта война за наследие особенно остро проявилась в конце 80-х — начале 90-х годов XX века в конфронтации между беларускими и летувисскими исследователями, а также между польскими и украинскими. Сегодня замечается тенденция отхода от наивных преувеличений тех времен и ориентация на описание региональной и трансэтничной истории. Тем не менее, и сегодня базовым беларуским историческим мифом остается миф героического сопротивления, не закончившегося по сей день.
Теории слабости и теории героического сопротивления, при всей разности своей базы, исходят из ситуации колониального столкновения. Они стремятся абсолютизировать эту ситуацию, подать ее как внеисторическую константу, разделяя все историко-культурные феномены на колонизаторские и антиколониальные. По существу, обе теории функционируют как части колониальных и антиколониальных дискурсов, которые не столько объясняют, сколько конструируют ситуацию, консервируя колониальное столкновение как символическое либо метафизическое событие.
На самом деле в ситуации нет никакой метафизики. С конца XVHI века на одной и той же территории происходили три раз65
личных нациогенеза, процессы формирования трех современных наций — польской, русской и беларуской. Эти процессы сталкивались между собой в границах одного пространства, налагались друг на друга, и в результате возник тот конфликт интерпретаций, который был характерной приметой беларуской ситуации в течение двух последних столетий.
КНІГІ ОНЛАЙН
