Беларусь превыше всего!
(О национальной беларуской идее)
Анатоль Тарас
Выдавец:
Памер: 240с.
Смаленск 2011
Границей этого беларуского проекта во времени можно считать 60-е годы XIX века, когда польскоязычная (либо двуязычная) культурная продукция на восточнобеларуских территориях окончательно уступила место русскоязычной (либо беларускорусской). В свою очередь, он делится на три периода.
Первый, от конца XVIII до 30-х годов XIX века (до закрытия Полоцкой академии) характеризуется оборонительной реакцией на Просвещение и может быть назван консервативным.
Второй период, от 30-х годов XIX века до 1861 года — время расцвета и формирования корпуса текстов и идей, которые можно назвать консервативно-романтическими, либо консервативно-этнографическими.
Третий период — постепенное угасание проекта и переход большинства его представителей в лагерь народников или «краевой» интеллигенции.
Свою реализацию этот проект нашел в многочисленных местных инициативах, возникавших почти синхронно в Петербурге, Полоцке, Вильне и Минске. Основывались новые журналы («Рубон», «Незабудка», «Паментник навукова-литэрацки»), выходили двуязычные сборники. В 1846 году в Виленской типографии Юзефа Завадского было напечатано либретто оперы «Идиллия» («Крестьянка») Дунина-Марцинкевича — первой беларуской двуязычной оперы. В 1855—57 гг. появились его же книги на беларуском языке: «Гапон», «Вечарнщы i Апантаны», «Цжавюься — прачытай».
Но в центре указанного проекта находятся фигуры Яна Борщевского (1794—1851) и Ромуальда Подберезского (1812—1856). Книга Борщевского «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах» и «Письма про Беларусь» Подберезского — это идеологическое ядро нового беларуского проекта и манифестация его субъектности.
Именно эти двое (а Подберезский был еще и автором первого критического обзора «беларуской» литературы) впервые использовали прилагательное «беларуский» вне административно-территориальных и историко-региональных контекстов. 74
Ян Борщевский сделал первый шаг от культурной гетерогенности (польско-беларуской) к культурной полиглоссии и транскультурности. Именно он предложил проект «Беларуси», который не исключал те либо иные идентичности, а наоборот, объединял их на почве «тутэйшай» (здешней) литературы и культуры. Правда, Беларусь Борщевского касалась только восточных беларуских территорий, и в этом смысле не была национальным проектом, но в то же время он не пытался исключать те либо иные фигуры по языковому критерию или социальному происхождению.
На основании текстов Борщевского, Подберезского и Дунина-Марцинкевича мы можем охарактеризовать эту идентичность как пространственную, «здешнюю», основанную на одухотворении природы и натурализации культуры. Ее субъектность стремится представить себя как голос самого пространства, которое только и позволяет рождаться строю (образу) жизни.
Эта идентичность — «тутэйшая» — стремится легитимизировать себя через здешнее пространство и естественный образ жизни, и поэтому находит себя вне своих культурных репрезентаций, не совпадает с ними до конца. Она также характерна отсутствием какого-либо центра, столицы, элит, власти, социальной и культурной стратификации. В ней нет места и для российской колониальной администрации, что можно считать замаскированным антиколониальным стремлением исключить российскую власть из перечня легитимных центров «новой старой» страны.
Но парадокс в том, что это идентичность и без народа. Идея народа как органического, естественного и этнического сообщества будет изобретена местным романтизмом в границах другого проекта — литовского.
Наконец, беларуская идентичность не имеет ничего общего с «русскостью», с православной традицией. Русскость будет реанимирована в культурно-политическом проекте западнорусизма.
Две Литвы
После раздела Речи Посполитой Польское королевство продолжало существовать как автономная единица в границах Российской Империи. ВКЛ же полностью исчезло не только с политической, но и с культурной карты. Соответственно литовская
идентичность уже не могла опираться на традицию государства, на властные элиты, на политическое верховенство шляхты.
Возникла нужда в переосмыслении идеи Литвы. Впрочем, сама идентичность продолжала существовать в среде шляхты, но оставалась полупризрачной, переходной и дополнительной.
Эта редефиниция произошла в рамках романтического движения. Во время романтической революции в культурном поле происходил переход от «вертикали» Виленского университета (с маргинальными органами «местной печати») к горизонтальным «проектам» и обществам, связанным идеологическими, культурными и другими связями. Наиболее известные из этих проектов — общества шубровцев и филоматов.
Шубровцы, объединившие в своих рядах младшую «прогрессивную» профессуру Виленского университета, противопоставили просвещенческому ригоризму и рационализму иронию и «реальность». В своей тотальной критике реальности они, по сути, подвергли сомнению возможность ее «рационализации».
Филоматы находят себя уже на рубеже Просвещения и Романтизма. В отношении филоматов можно говорить даже о целой генерации мелкой шляхты, «не увидевшей» себя в просвещенческом зеркале и начавшей активный поиск новых путей культурной, социальной и политической самореализации*.
При этом трансформировался сам образ «культуры». Произошло открытие народной культуры, шляхетская культура перестала быть единственным «монополистом». В первой половине XIX века мы можем говорить о процессах опознания «гетерокультурности» этих пространств, о попытке построения новой иерархии культуры, о появлении возможности культурного выбора.
В результате одним из самых существенных последствий романтической революции в культуре стало «открытие народа» и появление дискурса этнографии. В гетерокультурном обществе
* Общество шубровцев («негодяев») существовало в Вильне в 1816-22 гг. В него входило до 40 человек. Наиболее известные фигуры — Ян Снядецкий, Якуб Шимкевич, Антон Марциновский, Томаш Зан, братья Ходько.
Общество филоматов (любителей мудрости) — объединявшее студентов Виленского университета и их друзей, существовало в 1817—23 гг. Среди его членов известны Юзеф Ежовский (учредитель общества), Томаш Зан, Адам Мицкевич, Онуфрий Петрашкевич, Ян Чечот, Александр Ходько. Игнат Домейко и десятки других фигур. — Прим, ред.
с переходной культурной идентичностью (Литва) дискурс этнографии стал первой попыткой установления связи между двумя культурными полями: мелкошляхетской культуры (социально близкой селянам) и традиционной крестьянской культуры.
В отличие от проекта просвещенцев конца XVIII века, колонизационного по своей сути, этнографический проект основывался на создании зон взаимопроникновения, и вел в результате к созданию гибридных текстов, маркированных культурной диглоссией, а иногда и бикультурностью.
Более того: в границах романтического проекта произошло опознание (можно даже сказать изобретение) народа как единственного легитимного субъекта истории и отождествление этого народа не со шляхтой, а с деревенским людом.
При этом Российская империя предстала не освободителем и защитником этого народа, а насильником и колонизатором. Началось формирование революционной антиимперской идеологии, которая позже будет пересажена на почву новых национальных движений.
В поисках основы для «новой» Литвы в середине XIX века в среде мелкой шляхты родилась также идея возвращения к этнической, литовскоязычной (жамойтской) Литве. Это движение объединилось с давними попытками жамойтского католического клира использовать свой язык для распространения христианского вероучения, а также с попытками восточнопрусских (протестантских) литовских групп расширить свое влияние. Так возникло литовское национальное движение, которое интегрировало в свои ряды часть тоже литовской, но польскоязычной шляхты.
Отметим, что этнический литовский проект разделяет идентичность исторической Литвы на две части и вообще ставит под вопрос легитимность какого-либо литовского проекта, игнорирующего этническую литовскую культуру.
Таким образом, в XIX веке мы имеем две литовские идентичности: Литва как идентичность «шляхетской» литовской нации и Литва как идентичность «литовского» народа. Пунктом расхождения этих двух проектов была уния Литвы с Польшей.
Но оба рассматривали историческую Литву как исключительно «литовско-польское» наследие.
В оппозицию к этому консенсусу в середине XIX века стало формироваться движение западнорусизма, впервые поднявшее вопрос о «русском факторе» в генеалогии Великого Княжества Литовского, Русского и Жамойтского.
Беларуский проект II (западнорусизм)
Основателем западнорусизма по праву считается Михаил Бобровский (1784—1848), проводивший исследования по славянской и православно-церковной истории, что в результате привело к формированию тезиса о беларуско-украинском (восточнославянском) характере Литовской Руси.
Михаил Бобровский происходил из шляхетского рода, из семьи униатского священника. Он закончил гимназию в Белостоке, потом Главную духовную семинарию при Виленском университете. Работал профессором экзегетики и герменевтики в Виленском университете, осуществил многочисленные научные поездки по странам Европы*. В университете вокруг него сформировался кружок, к которому принадлежали Иван Лабойко, Иосиф Ярошевич, Игнат Данилович, Антон Мартеновский, Игнат Анацевич.
Бобровский, помимо значительного вклада в славяноведение, являлся сторонником определенной трансформации униатства — в сторону приближения к старым беларуско-униатским традициям. Этот проект, независимо от стремлений его автора, привел к расколу и далее к ликвидации унии, инспирированной царскими властями. На почве этого проекта сформировалось в середине века специфическое интеллектуально-культурное течение, получившее название «западнорусизма», главным представителем которого стал Михаил Коялович (1828—1891).
Для нас существенно то, что западнорусизм формировался преимущественно на местной почве и из местных представителей (униатского, позже православного духовенства), и в этом смысле был частью «краевого» интеллектуального ландшафта. Он стал конфессионально-политической идеологией, пытав
* Экзогетика и герменевтика — теория и методика толкования древних и священных текстов. — Прим. ред.
КНІГІ ОНЛАЙН
