Беларусь превыше всего!
(О национальной беларуской идее)
Анатоль Тарас
Выдавец:
Памер: 240с.
Смаленск 2011
Известные случаи коллективной читки первых беларуских газет фиксируют потрясающее впечатление, которое творил этот
«голос угнетенного», озвученный на деревенских сходках. С этим голосом отождествляло себя большинство слушателей.
Но мы различаем в беларуском проекте освобождения два голоса. Первый, имитированный, — голос угнетенного. Второй — голос пробудителя, который обращается уже не к темному мужику, а к краевой интеллигенции.
Этот второй голос нам более интересен, ибо он принадлежит самим пробудителям. Перед нами трехязычные (беларускопольско-русские) интеллектуалы, стремящиеся стать альтернативной элитой края.
Представляя народ, эти интеллектуалы приобретали необходимую символическую власть и культурный «капитал», благодаря которому они перемещались в условный центр. Они воплощали не только антиколониальный порыв беларуской деревни, но и определенную политическую программу, и входили в (альтернативную) политическую элиту. Эти репрезентанты не единственные: рядом с ними — новые возникшие элиты, представляющие польское, летувисское и еврейское население.
Общим политическим идеалом того времени выступает не национальная, а краево-демократическая идея. Она основана на общей борьбе всех народов края: беларусов, летувисов, евреев и поляков за политическое и социальное освобождение. Вот как очертил беларускую точку зрения на будущее края Антон Луцкевич (1884—1942), один из главных идеологов беларуского движения того периода:
«Все здешние нации связаны не только тем, что на одной земле живут: нас соединяет в одну большую семью, в одно братство наша доля — недоля, наши беды и желания, наша общая политическая мысль. Из этой мысли творится краевая программа, согласно с которой все мы должны бороться за счастье края».
Самым большим врагом краевой идеи, по Луцкевичу, является национализм. «Национализм — это больное ощущение своей национальной исключительности...» — писал он в том же тексте и далее разъяснял, что в разноэтничном крае с «поликультурной традицией» развертывание «националистических движений» является политическим самоубийством.
Таким образом, беларуский национальный проект на своей первой стадии был программно антинационалистическим! Он 84
стремился вписаться в общечеловеческие «идеалы и нормы», стремился не в замкнутый «национальный» угол, а «в свет целый».
Образ беларуского мужика, несущего «на худых плечах свое горе», направляясь в свет целый, стал своего рода парадигмой. Но в нем мы видим определенную переходность. Всякий проект освобождения должен ответить на главный вопрос: освобождение куда? В какое пространство? Или в какое сообщество? Существует ли в действительности такое пространство и такое сообщество, где беларуский крестьянин мог бы освободиться, в котором он мог бы ощущать себя «дома»?
Такое пространство — потенциальная беларуская нация. Идея беларуской нации появилась на горизонте беларуского проекта освобождения как определенная социально-культурная утопия, идеальное пространство, куда может прийти освобожденная деревенская масса.
Это национальное пространство требует национального дискурса. «Голос угнетенного» не может стать основанием для национального дискурса, ибо он не универсален — революционный, народный, но не универсальный. Поиски универсального горизонта беларуского проекта освобождения привели к идее новой беларуской нации и к стремлению вписать эту нацию в общеевропейский прогресс.
Перелом к национальному
Во втором десятилетии XX века в беларуском проекте произошел перелом к национальному. Он был связан с разными факторами, как внутренними, так и внешними. Беларуское Возрождение интегрировалось в разнообразные краевые структуры, где начало представлять беларуское национальное движение.
Выяснилось, что дать голос угнетенному и создать нацию — это две разные задачи. Если первая задача — освободительная и революционная, для нее достаточно революционных группировок, то вторая задача опирается на создание определенной культурной нормативности и навязывание этой нормативности всему обществу. Для ее реализации требуются высокая культура и образовательно-институциональные меры, а также совсем другая идеология — национализм.
Эта новая идеология, признаки которой мы наблюдаем в 1914—1915 годах, аппелирует уже ко всему народу (в том числе к угнетателям).
Меняется задача: на первый план выходит не революционная агитация, а создание единой «высокой» (профессиональной) культуры, которая одна только может легитимизовать и репрезентовать беларускую нацию.
Высокая культура не может существовать подпольно, в режиме революционного развития, поэтому встает вопрос о культурной автономии, о легальном и легитимном существовании культурных и образовательных институций. Соответственно, меняется локализация активности и объект приложения сил.
Проект освобождения находил себя в деревне и стремился ее пробудить.
Национальное движение размещается в городе и видит свою задачу в создании «высокой» городской культуры, в подготовке места для размещения будущей беларуской нации, а в перспективе — и задачу культурной гомогенизации (беларусизации) этого города.
Соответственно меняется базовая оппозиция. Городское пространство прочитывается как ландшафт (пост)колониальных руин. На место оппозиции «народ — угнетатели» выдвигается оппозиция «беларусы — тоже беларусы». В этой новой оппозиции акцент ложится на разницу между политически и культурно активной («сознательной») частью беларуского народа, и пассивным остатком, который по-прежнему существует в состоянии «материала» для колонизации.
Вырабатывается модель новой беларуской идентичности, которая выступает как автопортрет «сознательной» части беларуского народа и одновременно как идеальная перспектива всего национального движения.
Новая идентичность
Попытки построения идеального контекста для вновь возникшего национального движения — определенной универсальной нормативности, мы находим в программной статье Максима Богдановича «Белорусское возрождение». Статья написана по-русски с целью репрезентации беларуского движения 86
перед широкой аудиторией, и аккумулирует в себе практически все выработанные на то время мифы идентичности.
В поисках контекста для вновь возникшего беларуского движения Богданович начинает с выяснения отношений между этим движением и общеевропейским прогрессом, стремясь вписать Беларусь в общие европейские культурные тенденции Нового времени. Основная линия этого прогресса, по Богдановичу, ведет в сторону «всё более и более увеличивающегося дробления культур вообще и литератур в частности». Обозревая панораму такого разделения, Богданович приходит к выводу, что в лице беларуской литературы перед нами «не монстр, не раритет, не уникум, а глубоко жизненное явление, находящееся в русле общеевропейского прогресса».
Богданович сформулировал некоторые базовые идеи («мифы»), которые составляют основу беларуской идентичности. В первую очередь — отличие от русской культуры. Хотя сначала Богданович утверждает, что беларуская культура «отслоилась» от русской, далее он говорит о двух самостоятельных культурных комплексах, которые с самого начала развивались независимо один от другого. Главной чертой развития беларуского народа до конца XVIII века была его принадлежность к западноевропейскому культурно-цивилизационному кругу.
Беларуская народность образовалась к концу XIII века, опередив великорусскую. XVI столетие — «золотой век», когда старобеларуская культура, господствовавшая в ВКЛ, играла роль «форпоста» западноевропейской цивилизации на Востоке.
Идея «западноевропейское™» древней беларуской истории была явно направлена на отрыв истории Беларуси от «общерусской», которая теперь опознается как «финно-монгольская», «византийская», «деспотическая» и вообще «восточная».
Другой чертой, которую постулирует Богданович, является непрерывность развития и, соответственно, преемственность беларуской истории. Это идея была направлена уже против польской историографии, пропагандировавшей замену на этих пространствах беларуско-литовской истории (до XVII века) польской (XVII век и далее). Согласно польской историографии, это была естественная замена в контексте цивилизационно-культурного приближения к Западу. Богданович не оспарива
ет «полонизм» того периода, но трактует его как часть общебеларуской истории, и не как ее кульминацию, а как упадок.
Характерно, что, давая обзор беларуской литературы, Богданович без колебаний включил в него польскоязычных и русскоязычных авторов, а само возникновение новой беларуской литературы трактовал как завершение на национальной стадии сложного транскультурного развития беларуской традиции.
Таким образом, в основе новой идентичности лежит «парадоксальная» самохарактеристика беларуского народа, — он одновременно выступает и как древний народ, со своей исторической традицией, и как молодая нация, пробуждающаяся от летаргического сна и начинающая идти по пути общеевропейского прогресса вместе с другими нациями края.
Это явно оптимистическое видение беларуской будущего, опирающееся на динамику развития национального проекта. Ибо, при незначительном ослаблении политического давления, всего за 15 лет самостоятельного развития, беларуское движение прошло все стадии и конституировалось в ведущую культурную и политическую силу края, которая стремилась интегрировать в себя все иное уже не на народническо-революционной платформе, а на идее национального демократизма.
Базовая противоречивость национального движения была противоречием между культурной идентичностью (которая, стремясь быть национальной, включала в себя всю полилингвистическую традицию), и политической программой (остававшейся народнической). Социально-политический идеал полностью был заимствован из беларуского проекта освобождения.
Что до политического будущего Беларуси, то, согласно возрожденческой идеологии, оно выглядело оптимистично. И хотя вопрос о независимости (о создании своего государства) открыто не встает ни у Богдановича, ни у других идеологов Беларуского Возрождения, перспектива демократического преобразования Российской империи в федерацию народов, естественно вытекавшая из идеи общеевропейского прогресса, должна была решить этот вопрос почти автоматически.
КНІГІ ОНЛАЙН
