Беларусь превыше всего!
(О национальной беларуской идее)
Анатоль Тарас
Выдавец:
Памер: 240с.
Смаленск 2011
В системе беларуской советской идентичности существовали определенные легитимационные мифы, подчеркивавшие лояльность освободителям.
— Партизанский миф основывался на идее «всенародной борьбы беларусов с фашистскими захватчиками». Эта борьба, а также жертвы во Второй мировой войне ставили беларусов в неформальной советской иерархии народов на второе место после великого русского народа.
— Миф «искреннего беларуса» эксплуатировал образ «этнографически-локального отличия» без националистических элементов. Искренний беларус — значит лояльный беларус.
— Миф «лучших в империи» подчеркивал модерный характер новой беларуской идентичности, новые индустриальные достижения.
— Миф преемственности рассматривал беларуский советский период как «успешное завершение» многовековой борьбы беларуского народа за свое освобождение и стремился вписать национальное движение начала XX века в повествование беларуской советской истории.
Культурная ситуация беларуского советского общества характеризовалась определенным типом бикультурности и билингвизма.
Русско-беларуское двуязычие системно возникло в 60-е годы XX века в результате урбанизации и перевода большинства средних школ на русский язык. Беларуский язык продолжал функционировать в деревне и в системе «высокой» культуры, но в администрации, на производстве и в городском повседневном обиходе господствовал русский язык.
Культурная идентичность тоже была разделена на две части: беларускую (локальную) ответственную за этнографические особенности и местный колорит, и российскую, исполнявшую функции метакультуры, хранительницы универсальных культурных ценностей. В результате большинство населения находило себя в ситуации «между», в «серой зоне»...
А поляризация и разрыв беларуской и российской частей был связан с общим кризисом коммунистического режима и, соответственно, «советской идентичности».
Конец советской идентичности
Советскую идентичность разрушили следующие факторы:
— Собственно российский национализм, противопоставивший себя универсальной миссии советского периода, которая, согласно идеологам российского национализма, опасно растворяла русскость в универсальности;
— Сверхуниверсальное диссидентство, критиковавшее советскую империю как недостаточно универсальную;
— Запад, выступавший как образец альтернативной универсальности;
— Локальные культурные движения, которые, стремясь выйти из оппозиции локальное/универсальное, позиционировали
себя как потенциальные универсальности или брали Запад в качестве образца альтернативной универсальности.
Именно в рамках последнего процесса и возникло определенное движение беларуского культурного сопротивления, начавшее созревать с 80-х годов XX века.
Это движение было локализовано преимущественно среди культурных элит (реальных либо потенциальных), недовольных своим местом в системе советской культуры как локальных, этнографических, провинциальных.
Беларуское сопротивление выступало в форме возвращения правдивой истории и правдивой культуры, как попытка реабилитации многочисленных купюр, на которых базировался беларуский советский миф. А по своему содержанию оно было двойным сопротивлением: одновременно и антитоталитарным (через подчеркивание ценностей западной цивилизации) и антиуниверсальным (через реабилитацию локального). Это совпадение локального и западного полностью реализовалось в мифе ВКЛ — беларуского государства европейского типа.
В то же время, если говорить о беларуской идее конца 1980-х годов как определенном принципе легитимации и сохранения той реальной социокультурной целостности, которую мы обозначаем словом «Беларусь», то она проявила себя чрезвычайно неэффективно.
Взамен удержания этой цельности она предложила картину социума, погруженного в прошлое как в идеальную форму, тогда как реальность (современность) выступала ее неисправимой деградацией. Общество в этой картине было разделено на две части: сознательное меньшинство и колонизованное большинство. При этом большинству было отказано в легитимности его присутствия.
С другой стороны, беларуская идея стала побудителем процессов самоорганизации меньшинства (определенной социокультурной группы), придавшего определенную динамику всему социальному процессу и вынудившего «слабое» большинство оправдываться и искать другой принцип своей самолегитимации.
СОЦИОЛОГИЯ
БЕЛАРУСКОЙ #0
ИДЕИ
Николай Кацук л
/А,
«В ряду вопросов, которые горячо и пылко обсуждаются теперь, едва ли не первое место принадлежит национальному вопросу и проблемам, с ним связанным».
Эти слова знаменитый российский социолог Питирим Сорокин написал в 1917 году, но кажется, что они касаются дискуссии, уже получившей название «языковой». Видимо, таков признак времени: если в обществе все хорошо и будущее не вызывает вопросов, подобные дискуссии невозможны. Они возникают тогда, когда общество сталкивается с неопределенностью или даже страхом перед тем, что будет дальше.
Дискуссия о языке выделяется своей длительностью (ее начало можно вести от статьи Юрия Дракохруста 1998 года в «Белорусской Деловой Газете»), числом участников, общественным резонансом и напряжением, которое свидетельствует о большой заинтересованности в ее содержании.
Она стала общественным событием, в котором отразилось состояние современного беларуского общества и нащупывались векторы его дальнейшего развития.
Этот текст — попытка осмысления некоторых итогов дискуссии и также ее социоанализа. По мере работы над ним «спор о языке» стал лишь основанием для рассуждений о беларуской идее.
Неопределенность нации
Так или иначе, центральным понятием дискуссии является понятие нации, известное своей неопределенностью. Сорокин писал: «Участники спора часто и сами не знают, ради чего ломают копья». В своей статье он занимался тем, что сегодня назвали бы «деконструкцией нации», а именно, рассматривал по порядку признаки, описывающие характер связей в национальном сообществе.
Среди них — единство крови (или расы), единство языка, религии, общность экономических интересов, единство господствующей династии (или исторической судьбы), а также — морали, права, философии, культуры. Его метод заключался в приведении примеров разнообразия перечисленных слагаемых в нациях и обратном выделении различий в каждом из них. Это он делал с позиций «реалистичной социологии» (натурализма).
Отдельно Сорокин рассматривал осознание принадлежности к определенному политическому телу. Но в этом случае его аргументация менее совершенна. Причисление, или осознание (идентификация и идентичность) «только ставит, а не решает вопрос».
Например, я как журналист отношу себя к определенному социальному телу — редакции (группа людей); как православный — к определенной церкви (тоже группа); как «подданный» России — к российскому государству (тоже группа); как человек, который говорит на русском, беларуском, французском и английском языках — ко всем лицам, которые тоже говорят на них. Во всех этих случаях у меня имеется «осознание своей принадлежности» к той или другой группе. Какая же из них является моей нацией? Порознь ни одна из этих связей не является национальной, а вместе они противоречат друг другу.
С позиций натурализма нации действительно не существуют. «Национальность» распалась на элементы и «исчезла».
А как же «национальный вопрос»? Сорокин видел выход в том, чтобы суть национального вопроса поместить в ряду правовых ограничений в сферах религии, политики, имущественного состояния, образования, профессии, языка и т.д. Национальное неравенство — только отдельная форма общего социального неравенства, из чего он делал вполне либеральный вывод, что поддерживать национальные движения следует лишь в той степени, в какой они борются против правовых ограничений и за социальное равенство.
В результате Сорокин построил либеральную утопию: «вся полнота прав должна быть дана каждому лицу, без различия на «эллина и иудея, раба и свободного».
Кстати, в своих размышлениях Сорокин пошел еще дальше и предсказал (в 1917 году, во время мировой войны!) создание Евросоюза как «сверхгосударственной организации всей Евро105
пы на базе равенства прав всех лиц, входящих в ее состав». Евросоюз в самом деле был создан, но утопия осталась утопией, так как неизбежно возникла проблема столкновения прав. Например, так случилась в современной Франции, когда было запрещено носить хиджаб, паранджу и другие религиозные отличия женщинам-мусульманкам. Что это, если не ограничение?
С другой стороны, история свидетельствует, что право наций на самоопределение обычно ограничивается геополитическими интересами праводателя. Если рассуждать дальше, то это противоречие приводит к статусно-ролевой теории, а социальные группы (например, журналистов или православных), которые казались цельными, тоже исчезают во множестве различий.
Все же теория Сорокина интересна тем, что позволяет реконструировать определенное понимание нации. Сегодня от нее осталась лишь обусловленность национального вопроса социальными практиками в виде юридических ограничений.
В свою очередь, возникает вопрос, достаточно ли ограничиться юридической редукцией в определения национальных проблем, или существуют и другие, не менее значимые. Его решение одновременно связано как с идеологическими представлениями, скрывающими практические интересы, так и со сменой подхода в знаниях.
Оппозицией натуралистического подхода в социологии является подход деятельностный, сопряженный с культур-социологией. Он возник одновременно с натурализмом и постепенно набирал силу. Вообще говоря, натурализм в современных условиях это анахронизм, он еще не умер лишь потому, что дает простые ответы на сложные вопросы.
В культурническом подходе, который можно вести от Эмиля Дюркгейма, социальная жизнь складывается из представлений, что не отменяет их принудительной силы. Также известна «теорема Томаса» — если ситуация определяется как объективная, она объективна по своим последствиям*. Дело в том, что невоз-
* Эмиль Дюркгейм (1858—1917) — французский социолог. Автор книг «Элементы социологии» (1889), «О разделении общественного труда» (1893), «Правила социологического метода»(1895)и других.
КНІГІ ОНЛАЙН
