Беларусь превыше всего!
(О национальной беларуской идее)
Анатоль Тарас
Выдавец:
Памер: 240с.
Смаленск 2011
Уильям Томас (1863-1947) — американский социолог. Автор фундаментального исследования «Польский крестьянин в Европе и Америке» (5 томов, совиместно с Ф. Знанецким, 1918—20), ряда книг, а также многочисленных статей. — Прим. ред.
можно произвольно определять ситуации, чаще всего они преподносятся как типичные и привычные.
К этому подходу примыкает популярная ныне концепция «воображемых сообществ» Бенедикта Андерсона. Согласно ей, нация является продуктом капиталистического книгопечатания, формирующего у людей ПРЕДСТАВЛЕНИЕ о своей принадлежности к некому сообществу. К книгопечатанию надо добавить средства массовой информации, систему образования, административные распоряжения (законы, указы, постановления и т.д.). Кроме того, определенную роль играют переписи населения, музеи, георографические карты страны.
На самом же деле все сообщества, более крупные чем первобытные деревни (т. е. объединенные контактом лицо-в-лицо) — воображаемые. Сообщества надо различать не по степени их действительности или недействительности, а по тому стилю, в каком они воображаются.
Например, если ситуация, пусть даже «ошибочно», определилась в сознании как угрожающая для собственного представления о нации, то человек будет вынужден его (представление) защищать, то есть начнет относиться к другим людям как к союзникам или как к противникам и в этой связи учинять определенные действия.
Напомню, что он не способен определять ситуацию произвольно (по своему желанию). Это обстоятельство хорошо показано в ряде художественных кинофильмов о войне в Югославии. К примеру, на сербском доме появляется надпись: «Сербы — вон из Хорватии». Несмотря на отношение к ней как к глупости возникает ситуация защиты имущества, и жильцысербы превращаются в караульщиков. Далее противостояние постепенно разворачивается в сторону эскалации, захватывая участников, увеличивая их число и вооруженность — одни хотят надпись восстановить, другие — не допустить этого. После первой крови эта ситуация превращается в ситуацию национального конфликта.
При этом исторические знания, равно как и убеждения в национальной исключительности (или преимуществе), играют вторичную роль. Отдельные люди и целые поколения помнят лишь то, чему были непосредственными свидетелями или в чем лично участвовали. Все остальное — это рассказы (повествова104
ния), из которых выделяются отдельные события, которым придается значение сообразно ситуации, актуальной в данное время. Поэтому с социологической точки зрения история всегда пишется либо создается сегодня.
Обобщая, отмечу, что в культурническом подходе нация является общественным представлением. Оно может существовать вне конкретного человека, ибо имеет знаковую природу (транслируется через тексты и символы), а также материальную (т.к. закрепляется в действительности в виде архитектуры, планировки городов и зданий, памятников, кладбищ и т.д.). Но нация существует и внутри человека, ведь все то, что образовывает нацию, усваивается им, а затем воплощается (реализуется) в социальном, культурном и физическом пространстве. И все это происходит в процессе общественной практики.
Воплощения Беларуси
Итак, под понятием идентичности следует понимать не тождество, а именно воплощение. Человек в этом смысле является тем, что он олицетворяет.
Отсюда следует, что некая идентичность (еще раз скажу — воплощение общественных представлений) всегда существует, ибо основывается на собственной истории, обобщающей социальные практики. Но присутствие той или другой идентичности в сознании индивида, ее сила и значимость зависят от интенсивности тех общественных отношений, в которые включен индивид. Чем в большей степени его повседневная жизнь связана с какой-то деятельностью, тем сильнее идентичность.
Потому не удивительно, что в структуре идентичности обычно выделяют смысловые блоки — от самых сильных в центре до периферийных.
Во-первых, это воплощения узкого социального окружения — семьи, друзей и знакомых, соседей.
Во-вторых, воплощения сообществ по сходству поведения, то есть близость с теми, кто ведет такой же образ жизни, придерживается тех же политических взглядов, эстетических вкусов, той же религиозной веры и т.д.
В-третьих, близость к статусным группам — к людям той же профессии или служебного положения.
В-четвертых, последнее по значимости, — связь с абстрактными сообществами, которые труднее всего представить в своем воображении.
То, что «нация» находится на периферии концентрической структуры идентичности, — скорее правило, чем исключение. Вполне нормально то, что человек работает и отдыхает, растит детей, дружит, имеет какие-то увлечения («хобби») — то есть делает то, что составляет человеческую жизнь.
Но этот простой тезис позволяет поставить вопрос о практике нации как таковой. Может ли существовать «практика нации» — отдельная во всех смыслах? Каким образом соизмерить практику повседневной жизни отдельного индивида и «практику нации» как совокупности жизни большого числа индивидов?
Вероятно, человек может придавать своим поступкам нациотворческий характер — в этом случае каждое действие осознается им не только как направленное на какой-то результат (например, на создание художественного произведения), но и на полезность для нации. Но маловероятно, что такое отношение может иметь широкое распространение.
Другой вариант — существование определенного соответствия между какими-то традиционными социальными практиками определенного сообщества и его самоназванием. Один исследователь привел такой пример: когда-то в Гане правительство снизило закупочные цены на какао, это сильно подтолкнуло национальное движение народа ашанти, традиционно выращивавшего бобы какао. Так экономическая политика замкнулась на национальную, но лишь потому, что имелся общий носитель символических и социальных практик.
Применительно к Беларуси можно зафиксировать отсутствие практического слагаемого нации. По сей день вопрос: «Что должен делать человек, чтобы быть беларусом?» — остается без ответа. А если так, то главную роль играет не то, что он делает, а то, что делают из него*.
В этом плане анализ отдельных показателей (например, числа процентов) непродуктивен. Например, тот факт, что по данным переписей населения увеличивается численность белару-
* Надо уточнить, что речь идет о сущностном различии между «знать» историю и «делать» ее, т.е. между трансляцией и продуцированием. А также между тем, что есть, и тем, что должно быть. — Авт.
сов, свидетельствует лишь о привыкании к независимости. В этом случае главную роль играют «пустые ответы» типа «жить в Беларуси». Данная идентичность почти не затрагивает сознания и может быть названа «территориальной», или «здешней» («тутэйшай»).
Аналитически можно выделить два фактора, влияющих на сознание:
1) естественный (стихийный), который складывается из приспособления к символическому и физическому пространству просто вследствие присутствия в них;
2) искусственный (целенаправленный), который формируется специально организованной системой символического производства.
Понятно, что они воздействуют одновременно, иногда усиливая, а иногда ослабляя друг друга. Воздействие первого фактора более длительное и прочное, оно создает своеобразный фундамент из человеческих привычек, на котором строятся те или другие национальные проекты.
Из этого следует, что корни сегодняшнего «воображения Беларуси» надо искать именно в советской истории. Понятно, что история Беларуси не начинается с советского времени, но, подчеркнем, — люди, которые имеют причастность к беларуской идее, в своем большинстве происходят из СССР и, независимо от того, отвергают или одобряют советское наследие, они остаются сущностно связанными с ним.
Советский проект был направлен на «опустынивание» беларуского пространства. В советское время беларускость сводилась к функции колорита, окрашенного под архаику. Почти единственной репрезентацией «беларускости» служил фольклор в виде румяных старушек, одетых в национальную одежду, а также песен, вышитых полотенец и поговорок. Большинство населения воспринимало все это как нечто оторванное от повседневной жизни и невозвратное прошлое, которое в современности вызывает какую-то неловкость или даже стыд.
Эти обстоятельства позволяют провести параллели между Беларусью и Латинской Америкой, выделяя сходство через понятие «креольства»*. Но есть важное различие. Если креольство строит
* Креолы — см. сноску на с. 92 — Прим. ред.
ся как «неиспанская испанскость» в связи с отсутствием возможностей сделать карьеру в бывшей метрополии (Испании или Португалии), то беларусы такие возможности имели — при условии отказа от своей «беларускости», прежде всего — от «мовы»:
«После восьмого класса родители отправили меня из местечка в неблизкий свет — учиться аж под Москву. Довольно быстро я вернулся домой без науки, но с уверенной русской речью, на которой, не скрывая форса, говорил в местечке.
Ах, с каким восхищением и завистью смотрели на меня дружки, какой глубокой радостью светились глаза родителей, когда они слушали мою расейщину. /.../
Здешний язык был тем клеймом, которое обозначило место человека рядом с быдлом. И чтобы попасть в человеческий мир, надо было прежде всего удалить это клеймо»*.
Ничто так не повлияло на такое отношение к родному языку, как образовательная политика. Дело не столько в числе беларуских школ, сколько в возможности не изучать беларуский язык. Известно, как дети «всех времен и народов» относятся к учебе. Если кто-то из них имеет официальное разрешение не изучать какой-то предмет, это сразу повышает его статус среди сверстников. В нашем случае беларусов, условно говоря, приговаривали к наказанию беларуским языком и литературой. Вдобавок, изучение этой литературы сводилось к формальным сюжетным схемам (кто куда пришел, с кем встретился и т.д.), которые — одно и то же что по-русски, что по-беларуски.
Как это случилось? Я не принадлежу к сторонникам теории заговора, потому объяснение, пусть пунктирное, ищу в обстоятельствах, не требующих злостного намерения.
Как известно, после войны возникли массовые процессы русификации. Они происходили в первую очередь в демографической сфере и были связаны с большими человеческими и материальными потерями во время войны. Беларусь во всех смыслах лежала в руинах. Восстановление экономики и дальнейшая индустриализация были возможны только посредством миграции. Вакансии заполняли в основном русскоязычные специалисты (других не было) — инженеры, врачи, учителя, ученые, милиционеры, партийно-советские работники и т.д. При этом распреде
КНІГІ ОНЛАЙН
