КНІГІ ОНЛАЙН

Деды: дайджест публикаций о беларуской истории

Выпуск 14

Выдавец: Харвест

Памер: 320с.

Мінск 2014

103.2 МБ

* * *
Несколько иную, хотя и типологически близкую модель поведения, на­сколько возможно предварительно утверждать, пытался осуществлять Нил Гилевич. Он был представителем академических кругов (в 19601980 гг. работал преподавателем БГУ) и не только проявлял интерес к «сомнительной» литера­туре (например, к Юрию Витьбичу, И. Дзюбе, Ларисе Гениюш), но и стремился публично высказывать свои критические взгляды на языковую ситуацию в БССР. Так, в 1965 году он выступил с критикой языковой ситуации в Беларуси на сове­щании переводчиков в Минске. Этой же проблеме были посвящены его речи на V съезде Союза писателей (1966 г.) и во время обсуждения дела студентов А. Ря­занова и В. Ярца в 1968 г. Несмотря на это, в 1980 году Н. Гилевич по предложе­нию П.М. Машерова стал секретарем правления Союза писателей. Свое согласие быть чиновником в сферы культуры он обосновывал в том числе и надеждой на новые возможности влияния.
Надо отметить, что Н. Гилевич был не изолирован в русле осторожного ина­комыслия, а принадлежал к достаточно широкому кругу недовольных. «Болело у многих», — замечает автор, имея в виду не только «судьбу родного языка», но и вообще «долюнедолю беларускую».
Надо подчеркнуть, что инакомыслие Н. Гилевича имело предельно «рафини­рованный» характер. Задавая «опасные» вопросы, он уклонялся от ответов на них. Сдержанная критика культурной ситуации могла осуществляться и в опоре на решения партийных съездов (сходным образом на марксизм опирались мно­гие диссиденты, как, например, Иван Дзюба)*. В то же время в печати он высту­пал и с надлежащим образом выдержанными текстами. Однако даже такое сдер
* Иван Дзюба (1931 г.р.) — украинский литератор, автор двух десятков книг, в основном публицисти­ческого характера. Широкую известность получил в свое время его трактат «Интернационализм или ру­сификация» (1965 г.), распространявшийся нелегально, через Самиздат. — Ред.
А. Левицкий. Внутренняя эмиграция беларуских интеллектуалов в БССР (19641985) жаннокритическое отношение к отдельным проявлениям советской действи­тельности не могло выходить за точно определенные границы. Именно поэтому упомянутые выше речи 1960х годов были опубликованы в конце 1970х гг. с ку­пюрами, а полностью — только в 1996 году, оставаясь достоянием узкого круга интеллигенции.
«Сказ про Лысую гору» (который, по всей видимости, принадлежит Н. Гилевичу) здесь не обсуждается, поскольку о нем доказательно и исчерпывающе вы­сказался С. Дубовец: «Поэма, в которой нет ни капли антисоветчины или хотя бы нонконформизма».
Впрочем, такой приговор не должен вводить в заблуждение. Сама по себе поэма чрезвычайно хорошо иллюстрирует возможные пути коммуникации между разными типами творчества и существования в культуре. Ибо, несмотря на отсутствие в поэме признаков диссидентства, она явно отличается от про­изведений, появившихся в рамках «нормальных» культурных практик. В этом смысле ее пограничный статус вполне соответствует высказыванию Максима Жбанкова:
«Одинаково обжиты и комфортны были и официальный, и альтернативный слои («Капитал» — на зачете, «Архипелаг Гулаг» — под подушкой)».
Типологически тождественна поэме Н. Гилевича, например, логика публич­ного представления М. Дубенецким упомянутого выше романа «Нельзя забыть»: на общем собрании издательства он обозначил его в первую очередь как «про­низанный духом интернационализма». Речь не идет о какойто лжи издателя: восприятие романа зависело, естественно, от читателя, а не от первоначальной авторской интенции, общеизвестно, что продуцирование смыслов обусловлено читательским мировоззрением. Для М. Дубенецкого роман был ценен вовсе не интернационализмом, на что однозначно указывает его дневник. Но, выступая перед высокопоставленным руководителем из ЦК он должен был соответствую­щим образом преподнести ключевую тему художественного текста, поэтому вы­ставил на первый план именно интернационализм.
* * *
Следующий способ сосуществования с советской идеологией основывается не на противостоянии с системой через создание неорганичного в ее контексте культурного продукта, а поиск возможности существования в рамках этой куль­туры при отрицании ее идеологических слагаемых. Такая идеологическая не­ангажированность сама по себе уже вызывала подозрения: известно, что совет­ская культура строилась таким образом, что не могла существовать сама для себя, вне социального и политического контекста (ни в коем случае не могла «иметь какойто своей этики или телеологии развития»). Потому творцы, которые от­казывались обеспечивать нужную функциональность культуры, a priori не имели больших карьерных шансов в системе и должны были удовлетворяться своим маргинальным положением (хотя их вклад, разумеется, мог иметь огромное значение)*.
* Очень яркий пример — Владимир Высоцкий. Его песни звучали по всему СССР, но сам он в офици­альном плане был никто. — Ред.
Таким образом, первичный признак этого типа внутренней эмиграции — то, о чем Рыгор Бородулин сказал: «Не примерял мундиров». За ним, по мнению А. Семёновой, то же самое могли с полным правом повторить Владимир Короткевич, Василь Сёмуха, Арсень Лис, Михась Стрельцов. Случай В. Короткевичауже рассматривался выше — действительно, он не имел никаких официальных долж­ностей. С другой стороны, к его мнению прислушивался П. Машеров, а многие его произведения имеют идеологическое звучание. Владимира Короткевича трудно сравнивать с тем же Михасем Стрельцовым — писателем, сосредоточен­ным почти что на «чистом искусстве»: лирической поэзии, краткой прозе, ли­тературной критике («тут было спасение»). Таким образом, эти личности вполне сознательно присоединялись к советской культуре и фактически работали в ее пользу, но пытались при этом вынести за скобки навязчивые принципы партий­ности и соцреализма.
Весьма показательна в этом смысле творческая судьба известного графика Бориса Заборова. Желая избежать обязательной марксистсколенинской индоктринации своих произведений, он сознательно замкнулся в рамках книжной ил­люстрации, которая представлялась наиболее далекой от коммунистической идеологии сферой изобразительного искусства:
«Я жил в стране образцового тоталитарного режима, для которого его порочная идеология была условием существования. Она пронизывала всю жизнь, и искусство — в первую очередь. Книжная графика была относительно безопасной зоной, которая скрывалась в тени литературного текста».
Б.Заборов
Как известно, в 1980 году Б. Заборов уехал из БССР (сначала в Вену, после — в Париж). При­чины отъезда понятны, но нелишне все же их назвать — сошлемся на В. Тараса (сходство мета­фор у него и М. Дубенецкого вряд ли прихо­дится объяснять только их относительной про­стотой):
«...не хватало ему — воздуха! И опостылело жить изгоем, опостылело жить во «внутреннем гетто», куда его старательно загоняли некоторые сослу­живцы... желание стать свободным художником».
Но совершенная Б. Заборовым «физиче­ская» эмиграция не могла иметь широких пер­спектив: так или иначе, советская культура (читай — идеология) вовлекала инакомыслящих в пространство своего влияния.
Из других деятелей, близких к подобному способу отвечать на вызовы реальности совет­ской культуры, стоит назвать поэта Алеся Ряза­
нова. После исключения из БГУ в 1968 году он не вступал в открытые конфликты с идеологией и властью, но сохранял связи с (полу)диссидентскими кругами (на­пример, студенческими). В то же время его существование в рамках советской культуры было сложным. Сборники поэта выходили с трудом. И, несмотря на то
А. Левицкий. Внутренняя эмиграция беларуских интеллектуалов в БССР (19641985) что в некоторых из них можно найти идеологически выдержанные стихотворе­ния, в целом они так и остались непринятыми в «беларускую советскую поэзию», прежде всего изза рефлексивного сопротивления критики, которая так и не сумела согласовать эстетику А. Рязанова с социалистическим реализмом.
Примером его культурной ориентации может служить составленный им не­большой сборник произведений Янки Купалы, куда вошла запрещенная поэма «На Кутью». Невозможно найти проявлений марксистсколенинской методоло­гии (или мировоззрения) в критических выступлениях А. Рязанова в печати. По­этому он был культовой фигурой в молодежной среде, сыграв исключительную роль в пробуждении национальных чувств у студентовгорожан и присоедине­нии их к национальнодемократическому движению.
Наиболее ярко рязановское инакомыслие проявилось в театральной поста­новке «Клеменса», который был переводом из литовского драматурга К. Саи. Однако в беларуский вариант были введены оригинальные песни с явным под­текстом:
I гэты час, i гэты лад
Не назаўсёды...
Яклічу гром, я клічу град...
Жыві, нязгода!
А. Рязанов
В данном случае опять же надо иметь в виду, что посыл этих поэтических текс­тов определялся прежде всего их читательским восприятием. Использованный здесь эзопов язык позволял А. Рязанову, а также режиссеру и всем, кто был за­действован в спектакле, сохранять лояльный облик. В то же время воздействие этой пьесы, насколько можно судить по воспоминаниям не­посредственных участников, было огромным. Однако это довольно редкий случай, когда в творчестве поэта отразились околополитические лозунги; главная черта его культурной дея­тельности — явная аполитичность, поэтический «герметизм», стремление найти «спасение» в своей поэзии.
* * *
Последний определенный нами тип внутрен­ней эмиграции наиболее приближается к дисси­дентским практикам. Тут мы снова сталкиваемся с принципиальной невозможностью свести культуру к упрощенным схемам и моделей. Про­вести точно очерченную границу вряд ли воз­можно. И это дело становится тем более непро­стым, если учесть сложность самого определе­
ния понятия «диссидент» (сравним с утверждением, что в БССР был только один настоящий диссидент — Михаил Кукобака).
К этому типу внутренней эмиграции можно отнести Кима Хадеева (19292001), опубликовавшего всего несколько статей; В. Стрижака, первая поэтиче
ская книга которого появилась уже в 1990е годы; Ларису Гениюш (19101983), которая оставалась «гражданкой БНР» и принципиально не принимала совет­ской действительности (хотя благодаря усилиям М. Танка в БССР все же были изданы несколько ее поэтических книг, несколько раз ее стихотворения появля­лись в официальной печати), как и советская действительность не принимала поэтессу (она, например, так и не вступила в СП БССР).