КНІГІ ОНЛАЙН

Деды: дайджест публикаций о беларуской истории

Выпуск 14

Выдавец: Харвест

Памер: 320с.

Мінск 2014

103.2 МБ

В контексте рассматриваемой проблематики большого интереса данный тип изза его неболь­шой роли в пространстве культуры не представ­ляет. Можно отслеживать, каким образом в этих кругах конструировалась собственная идентич­ность, какое место в ней отводилось для «внеш­ней» советской культуры. Так, в «Хадеевской академии», как вспоминает Антон Кулон, печа­таться в официальных изданиях считалась по­зорным, неприличным занятием.
Для Л. Гениюш выживание в советских усло
Ким Хадеев	виях было естественным образом спаяно с опас­
ностью («...было бы хорошо, если бы В. Колесник в своем предисловии не сделал из меня то, чем я не являюсь...»), поэтому поэтесса не соглашалась на публикации своих стихотворений даже под давлением друзей. Видимо, этим же — стремле­нием отмежеваться от советской культуры — стоит объяснять и активную пере­писку Л. Гениюш с беларуской диаспорой, прежде всего с культурными деяте­лями, которым она посылала, в том числе, свои стихотворения, реализуя таким образом желание быть услышанной.
Необходимо еще раз подчеркнуть услов­ность предложенной классификации, которая имеет характер скорее рабочей гипотезы и, как и каждую модель, ее трудно соотносить с жизнью (Ю. Лотман). Процесс идентификации интеллектуала с той или иной традицией (более широкое применение понятия «традиция» к из­учению советской культуры тоже выглядит пер­спективным) был сложным и вряд ли жестко об­условленным процессом. Одна из хороших ил
Лариса Гениюш	люстраций — строки из мемуаров Валентина
Тараса (19302009), где описывается путь отказа автора от «иллюзий относительно сталинского казарменного социализма». Этот процесс, который начался, по В. Тарасу, еще в партизанском отряде, был очень долгим и сложным и продолжался около семи лет, когда автор работал в редак­ции главного партийного издания — газеты «Звязда» (19551962).
«В “звездовской” школе жизни я понял механизм того строя, который называется тоталитарной системой, понял, увидел воочию механизм ее пропаганды, зловещий механизм цензуры».
Показательно, что даже в самом сердце партийной пропаганды могли рабо­тать беспартийные личности, а темой разговоров среди прочего была грамма[200]
Валентин Тарас
А. Левицкий. Внутренняя эмиграция беларуских интеллектуалов в БССР (19641985) тика Тарашкевича. Более того, в 19591961 гг. В. Тарас возглавлял отдел литера­туры и искусства в редакции «Звязды», но ему пришлось уйти изза нежелания вступать в партию. Очень интересен эпизод, в котором идет речь о колебаниях В. Тараса насчет вступления в партию. Его рассуждения приблизительно соот­ветствовали тезисам, которыми Н. Гилевич обосновывал свое решение стать секретарем СП СССР — возможности, которые открывал этот компромисс. Такую возможность очень жестко осудил Алесь Адамович. В результате В. Тарас в 1962 г. ушел из «Звязды», так как «идейно это уже была не моя газета».
Столкновение с властями произошло позже, в 1968 году, когда В. Тарас был привлечен к до­просам в КГБ по делу Лидии Вакуловской (1926— 1991)*. Вдобавок к тому ему пришлось уво­литься из редакции «Немана», около восьми лет его не печатали в БССР.
Валентин Тарас входил в круг довольно «не­надежных» персон, к которым принадлежали Алесь Адамович (19261994), Николай Крюков­ский (1923213), а также «группа Л. Вакулов­ской». Он был близко знаком с Василем Быко­вым. Вместе с тем в его творчестве вряд ли можно найти диссидентские черты. Особенно­сти мировосприятия В. Тараса были обуслов­лены очевидной неудовлетворительной ситуа­цией в советском обществе вообще и в совет­ской культуре в частности. Цензура усиливалась и все чаще превращалась в несуразность; нарас­тало партийное вмешательство в жизнь интел­лигенции (например, ЦК КПБ мог назначать функционеров в редакции журналов, обходя Союз писателей БССР). Наконец, не мог не ока­зывать влияния на интеллигенцию застой в культурной жизни (отмеченный в дневниках того же Максима Танка).
Из сказанного следует, что к исследователь­скому разделению культурной жизни надо отно­ситься с надлежащей осторожностью.
*
Изучая историю интеллектуалов как в БССР, так и в СССР, исследователи обычно стремятся избегать оценочных суждений. Хотя сама необходимость ши
Лидия Вакуловская
* Провокаторы из КГБ пытались раскрутить «Дело Вакуловской», придуманное ими самими. Но вре­мена изменились, чрезвычайных троек ГПУ уже давно не было, а предъявить суду оказалось нечего, кроме доносов стукачей. — Ред.
рокого изучения социальнокультурных предпосылок положения интеллектуа­лов вряд ли может быть оспорена. Разумеется, особую ценность представляют собой новаторские поиски, например, таких ученых, как Н. Козлова, которая, опираясь на идеи П. Бурдье, выделяет в качестве перспективного гносеологи­ческого инструмента метафору игры.
Вместе с тем надо понимать, что тезис о жестком разделении советской куль­туры как явления и, таким образом, о «жесткой диверсификации» интеллекту­ального сообщества согласно ее культурническому тождеству не выдерживает критики. И в научной литературе все чаще появляются публикации, основанные на взвешенности и деликатности по отношению к классификации явлений куль­туры. Так, Роже Шартье выделяет тезис «классификации под вопросом», а Сер­гей Хоружий* сосредоточивается на другом, но близком аспекте существования внутренней эмиграции:
«Постепенно остров разрушался. Процесс был двойственный: сокращались и вы­разительность различий, и энергия защиты этих различий».
Главное практическое следствие такого подхода — отсутствие целостного об­раза культуры и сведение культурных явлений к той форме, которая позволяет удобно согласовывать их с заданной схемой. Как заметила Н. Козлова, если Ми­хаил Зощенко считается по ведомству «гонимых», то перестают упоминать о том, что он писал рассказы о Ленине. По отношению к Беларуси в основном со­средоточиваются на раскрытии другой дихотомии — национальное против со­ветского, а такой способ писать историю советской культуры, кажется, еще в большей степени выявляет свою внутреннюю несостоятельность.
Речь надо вести об органическом единстве разных сфер, их внутренней взаи­мосвязи, существовании сложных каналов коммуникации и заимствований, пе­реиначивания культурного продукта (советский классик В. Короткевич как про­рок нонконформистов, националистка Л. Гениюш и ее книги в государственном, то есть подцензурном, издательстве). Строй беларуской культуры советского пе­риода с ее имманентным отсутствием разветвленной инфраструктуры инако­мыслия может рассматриваться как наиболее удачная иллюстрация этого тезиса: инакомыслие не находилось гдето в изоляции, оно существовало в качестве ор­ганической составной части системы официальной культуры.
Рассмотренные нами способы внутренней эмиграции позволяют несколько иначе взглянуть на структуру культуры и культурных элит в БССР, чем это обычно делается в беларуской гуманитарной науке. Ибо нам до сих пор известна преимущественно ее внешняя сторона, если не отчетная статистика за каждую пятилетку. Между тем очевидно, что вне границ нашего внимания остается ог­ромное количество микропрактик культурного производства. Не зря первичный эмпирический материал накоплен именно в дневниках и воспоминаниях — про­изведениях, написанных живыми свидетелями и участниками событий.
Также понятно, что и простой фиксации уже недостаточно. Все еще трудно представить себе огромную систему беларуской советской культуры, обобществ­
* С. Хоружий (1941 г.р.) — российский ученыйфизик, философ и богослов, переводчик (перевел на русский язык знаменитый роман Дж. Джойса «Улисс». — Ред.
ленный образ, который был бы индукционно составлен именно из этих очело­веченных фактов культурной истории, из этого быта, из повседневности куль­туры, а не из «литературнохудожественных хроник».
Социальное положение интеллектуалов в советском обществе не допускало больших возможностей влияния на конституцию культуры — она диктовалась общими положениями доктрины марксизмаленинизма. Как мы пытались пока­зать выше, в истории БССР были примеры попыток «латентной инженерии» — случаи М. Дубенецкого и В. Короткевича.
Однако последние принадлежат к разным типам внутренней эмиграции: пер­вый ориентировался на карьерный рост в предложенных условиях, второй принципиально уклонялся от иерархии официальной культуры.
С другой стороны, культурническое бесправие тех персон, которые, по об­щепринятой логике, и должны определять ключевые принципы и направления развития культуры, порождало стремление к их замыканию на частных момен­тах профессиональной деятельности, что позволяло уклониться от воздействия господствующей идеологии.
Наконец, совсем близко к диссидентству размещалась стратегия радикальной самоизоляции от культуры советского типа, от ее «соблазнов и привилегий».
РОГВОЛОДОВИЧИ, КНЯЗЬЯ ВЕЛИКОГО ПОЛОЦКА
Анатоль Тарас
Тема, заявленная в названии, вполне «тянет» на солидную научную моно­графию. Но писать таковую у меня нет возможности. Поэтому ограни­чусь кратким изложением своего понимания этой темы.
1.	Традиционные сообщения о полоцких князьях
Сначала приведу устоявшуюся в российской историографии (и в производ­ной от нее официальной беларуской) версию рассказа о первых четырех полоц­ких князьях и о дочери первого из них. Для экономии места ограничусь при этом статьями из «Советской Исторической Энциклопедии» (СИЭ) и «Энцыклапедыі гісторыі Беларусі» (ЭГБ)*.
Рогволод
«Первый исторически известный полоцкий князь, отец Рогнеды. По летописям, пришел «изза моря». Исследователи считают, что Рогволод стал полоцким князем в 960970 гг. или даже в середине X века.
Можно полагать, что в борьбе Новгорода с Киевом Рогволод склонялся на сторону Киева. Завоевал новгородские волости, за что в 980 (по В.М. Татищеву — в 975, по А.А. Шахматову — в 970) был убит новгородским князем Владимиром Святославичем вме­сте с женой и двумя сыновьями (Раальдом и Свеном)». (ЭГБ, том 6, книга 1, с. 43).
В СИЭ статьи о Рогволоде нет.
Рогнеда
«Рогнеда (умерла в 1000) — дочь полоцкого князя Рогволода, жена великого князя киевского Владимира Святославича, мать князя Изяслава Владимировича. По сообще­нию летописи, в конце 70х годов X века Рогнеда отвергла сватовство тогда еще нов­городского князя Владимира Святославича; захватив Полоцк (около 980) и убив отца и двух братьев Рогнеды, Владимир насильно сделал ее своей женой, дав ей славянское имя Горислава. По преданию, после крещения Владимира и ликвидации его гарема Рогнеда отказалась воспользоваться его разрешением вторично выйти замуж и по­стриглась в монахини под именем Анастасии» (СИЭ, том 12, ст. 102).