На абпаленых крылах
Кніга ўспамінаў непаўналетніх вязняў фашызму
Выдавец: Кнігазбор
Памер: 240с.
Мінск 2012
Нас заставляли учить немецкие песни, с которыми шагали на обед — пятьсот граммов «зуппе», взболтанной мучной баланды, иногда с добавкой капусты, шпината, брюквы. Вечером двести граммов того же кофе. Мяса и сахара не полагалось.
Каждый вечер проводилась проверка: выстраивался четырёхугольником весь лагерь, внутри находились эсэсовцы с овчарками. Стояли по команде «смирно», не шелохнувшись. Пошевелился — получи по зубам. Стояли без головных уборов. Я застудил голову и заболел.
После проверки звучала команда: «По будам разбегайся, марш, марш!» В бараках было по трое дверей, в которые и бросались люди, а на них натравливали псов. Однажды меня сбили с ног, и я остался лежать последним перед дверью. Слава Богу, овчарки набросились на толпу, штурмующую дверь соседнего барака. Иначе не миновать мне второго «крещения», которое не заставило себя долго ждать.
Както позвали меня и Олексу в контору, отгороженную колючей проволокой от зоны. Перед дверью, на ступеньках стоял эсэсовец со шлангом. Мы подбежали трусцой без головных убо
Кніга ўспамінаў непаўналетніх вязняў фашызму
81
ров. Немец спросил: что вы хотите? Я стал объясняться. В это время зазвенел рельс «на проверку». Мы стремглав помчались в зону. Но эсэсовец нагнал меня и полоснул по стриженой голове. В глазах сверкнула молния, чутьчуть не упал, из последних сил кинулся в зону. Эсэсовец не преследовал. Мы уже усвоили их привычки: если стоишь — прибьет, убегаешь — доволен. Целую неделю осматривал в осколок зеркала красный рубец, что пересёк всю голову.
В отдельном бараке содержали польских подпольщиков. Не раз приходилось видеть, как перед конторой у всех на виду их истязали. Били, выламывали суставы, подвешивали за связанные вместе руки и ноги на жердях.
Месяца через два после нашего «исправления» в лагере выдали отобранные карманные вещи, дали подписать бумагу: ничего не видел, ничего не знаю. Это был уже декабрь 1943 года. Отправили в Познань в «арбайтцамт» — на биржу труда, а отсюда — на завод, где работали чехи и поляки. Я штамповал детали на прессе. Работали по двенадцать часов.
На завод однажды приехала дочка бауэра, говорила, что её мама не против нашего возвращения. Но мы не согласились, ибо на заводе мы чувствовали себя немножко свободнее, хотя у бауэра кормили лучше. Вскоре меня снова арестовали по доносу бауэрши (вот подлая была!) как «юнгубольшевика». Вот когда аукнулся мой ей ответ...
Нас отправили в концлагерь Заксенхаузен. Двенадцать человек, спаренных наручниками, подвели к шлагбауму, втолкнули во внутрь лагеря. На площади маршировало человек пятьдесят, одетых в полосатые пижамы. Полукругом были расположены длинные, вместительные щитовые бараки. На бараках начертан лозунг латинскими буквами примерно такого смысла: «Работа даёт свободу».
С правой стороны дымит четырёхгранная кирпичная труба. Нам пояснили: из этой трубы вылетают к Боженьке в рай человеческие души. Нас поставили лицом к площади, спиной к проходной. Над нами по настилу прохаживается эсэсовец в каске. На вышках — пулемёты. Слева виднеется забор, метра три высотой,
82
НА АБПАЛЕНЫХ КРЫЛАХ
кирпичная стенка. В стенку забетонировано стекло, колючая проволока, штыри. Лицом к стенке простояли, наверное, с час.
Потом завели в баню, раздели, забрали одежду, сказав, что отдадут по освобождении. Выдали полосатую одежду, номера, чёрной краской по белой материи. Мой номер был 76556. Добавили красный треугольник, а на треугольнике буква «Р» — русский, белорусов они не признавали. Направили в карантин. Здесь командовал «капо» по имени Фриц, у него треугольник был красный с обводкой, без буквы, это означало, что он — немец, политический заключенный, дезертир. Треугольники имели следующую классификацию: красный — за политику, чёрный — за саботаж, зелёный — бандиты, розовый — насильники.
В карантине возле меня очутились хорват и француз. С Мишелем я подружился. Заняли койки в третьем ярусе напротив друг друга. Даже после того, как перевели нас в концлагерь Хейнкель, дружба наша продолжалась. Здесь меня подкармливали его земляки, которые получали посылки через Красный Крест. «Капо» нас тоже не обижал, когда раздавал супчик, усаживал вместе с «элитой», и добавка «не мінала» ни меня, ни хорвата, ни Мишеля.
Ремонтировали мы дорогу в зоне концлагеря. Однажды работали возле блока норвежцев. Степенные и солидные, они расспрашивали меня о России, угостили баночкой шпрот и горстью пшена. Вот где довелось впервые попробовать белорусу заморского деликатеса. Делились продуктами с нами и военнопленные английские лётчики. На кухне работали русские парни. От них тоже коечто перепадало, даже «клюмпе» — выделанная из дерева обувь с острым носом.
Изредка отправляли «полосатиков» на работу за зону, выстраивали по пять в рад, наши военнопленные музыканты играли марш. Самое большое физическое наказание в лагере — двадцать пять палок. Перед экзекуцией заключённого отправляли к лагерному врачу, и он выдавал справку, в которой указывал количество ударов штрафнику.
В лагере Хейнкель мой номер был 76556, поместили меня здесь в блоке для малолетних. Донимали бомбёжки союзников, некоторых из нас направили этапом под французскую границу,
Кніга ўспамінаў непаўналетніх вязняў фашызму
83
недалеко от города Штутгарта. По дороге я ослабел, с голодухи стал припухать и после нескольких часов работы становился «дохлым». Потом попал в концлагерь под Ландсбергом, филиал лагеря Дахау. Здесь строили, ремонтировали дорогу. Таскали на себе тележки со щебнем.
27 апреля 1945 года лагерь был освобождён американскими войсками, и первый раз за три года неволи нас почеловечески накормили. Через месяц передали нас в городе Линце советской военной администрации. Там была проверка, а потом служба рядовым зенитной артиллерии на территории Австрии и Венгрии. В конце 1948 года был направлен в Прикарпатский военный округ, в город Черновцы.
А в сентябре 1949 года был арестован по обвинению в «антисоветской агитации». Это была ложь. Причина ареста заключалась в том, что меня освободили американцы, и я, мол, получил от них какоето задание. Об этом всё время твердили следователи на допросах. Осудили на десять лет исправительных трудовых лагерей. Отработал более шести лет в Каргопольлаге Архангельской области на лесоповале.
Амнистирован после смерти Сталина в 1956 году. Работал грузчиком, потом шофёром в городе Дзержинске, в Донбассе. В 1962 году вернулся в родные Криницы. Женился. Родилось двое детей, сын и дочь. На месте старого, отцового, построил новый кирпичный дом. Заочно окончил Пружанский совхозтехникум по специальности техникэлектрик.
После моего обращения в Верховный Совет СССР в 1967 году военная коллегия пересмотрела моё дело, признала невиновным и сняла судимость «в связи с отсутствием состава преступления».
В 1972 году вместе с семьёй переехал в Брест. Дом, построенный в Кринице, продал по госцене колхозу. Работал шофёром, оператором газовой котельни, плотником, столяром, своими руками построил дом в Бресте.
Мой общий трудовой стаж — тридцать два года. С 1986 года на пенсии. Официально реабилитирован, имеются соответствующие документы.
84
НА АБПАЛЕНЫХ КРЫЛАХ
Восемь лет я пробыл за колючей проволокой: полтора года в фашистских лагерях и шесть с половиной — в сталинских... Это были годы морального унижения, каторжного физического труда, боли и страданий. Сколько здоровья отняли они у меня!
Не даёт мне покоя одна мысль: почему мы до сих пор все «без вины виноватые»?
Ворота концлагеря Аушвиц (в Освенциме) с надписью «Arbeit Macht Frei» — «Труд делает свободным». Эту надпись узники многих концлагерей ежедневно видели утром, когда их выводили на работу, и вечером, когда возвращались в свои бараки
Кніга ўспамінаў непаўналетніх вязняў фашызму
85
МІЛЮК Павел Адамавіч
Да вайны жыў на хутары Гашчына Ляхавіцкага рна. Былы вязень Баранавіцкай турмы СД канцлагераў у Калдычэве, Трасцянцы, Аўшвіц (у Асвенціме) і ГросРозэн (Полыйча). Пражывае ў г. Ляхавічы.
Эх, каб я паслухаў палякаў
Пасля двух месяцаў утрымання ў падвале Баранавіцкага СД мяне прывезлі ў канцлагер Калдычэва — кіламетраў за трыццаць ад Баранавіч у накірунку Навагрудка. Абвінавачвалі фашисты маю грэшную душу за сувязь з партызанамі, аднак даказаць канкрэтна віну не змаглі. Мяне, відавочна, палічылі «каштоўным таварам» для абмену на палонных немцаў, бо іх тады хапала, акурат урэзалі немчузе па карку пад Сталінградам.
Не буду адмаўляцца, што перад акупантамі быў я невінаваты. Да арышту 17 жніўня 1943 года зрабіў нямала, каб адпомсціць за расстралянага майго бацьку — Адама Сцяпанавіча Мілюка, які да акупацыі працаваў старшынёй Куршынавіцкага сельсавета Ляхавіцкага раёна, а таксама і за іншых ахвяр...
У Калдычэве нас трымалі тыдні два. Мала таго, што тут было голадна і холадна, дык яшчэ заядалі вошы. Нягледзячы на познюю восень і замаразкі, ноччу выходзілі з барака, скідалі вопратку, старанна яе вытрасалі, апраналіся, зноў ціснуліся на нары, каб крыху адпачыць.
У пачатку лістапада 1943 года, раніцай нас выгналі з баракаў, пастроілі і пачалі адлічваць: айн, цвай, драй... Трэці — два крокі наперад. У такую тройку трапіў і я. Цераз гадзіну загналі ў машыныдушагубкі і павезлі ў канцлагер Трасцянец. Тут было
86
НА АБПАЛЕНЫХ КРЫЛАХ
не лепш, чым у Калдычаве, нават горш, таму што ў бараках панавала страшэнная цесната, а людзей усё заганялі і заганялі з розных куткоў Беларусі. Хоць гэта былі не людзі, а «прывіды», худыя, знявечаныя на допытах у гестапа, з выкручанымі пальцамі, з перабітымі рукамі, з ранамі на твары і целе. Сам я ў той час быў не лепшы за іх, ды ўсё роўна сціскалася сэрца і балела душа і за адабраную іхнюю маладосць, і за страчанае здароўе.
У Трасцянцы прабылі некалькі тыдняў, наладзілі сувязь з Мінскім падполлем, падрыхтаваліся невялікімі групамі ўцякаць з лагера. Наладзілі ўцёкі 29 лістапада, але не суджана было іх ажыццявіць: раніцай карнікі акружылі густым ланцугом увесь лагер, падагналі фургоны, з якіх і вош не ўцячэ, напхалі туды, як селядцоў у бочку, і павезлі на Мінскую чыгуначную станцыю. Тут пазаганялі ў вагоны так, што і стаць было недзе, а каб сесці, то і «кот не спяваў».
КНІГІ ОНЛАЙН
