Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе
Адам Мальдзіс
12+
Выдавец: Чатыры чвэрці
Памер: 208с.
Мінск 2018
Но как быть с пинским говором? Ведь автор комедии бывал только в Альпени, а там действительно другой диалект... Пинским говором мог владеть Стефан Куклинский, о котором писал Александр Ильин. Однако его версия сразу же отпадает, если сравнить художественные достоинства «Пинской шляхты» с творениями Куклинского: последние и близко не дотягивают до первой. Писана же «Пинская шляхта» — и это самый существенный аргумент — не на естественном говоре, а на искусственном, стилизованном, придуманном языке, кстати, как и «Мужыцкая праўда». Это еще в 1980-х годах стали аргументированно доказывать такие литературоведы, выросшие на Полесье, как Любовь Тарасюк и Иван Шпаковский.
— Для научных выводов, будто Дунин-Марцинкевич не является автором «Пинской шляхты», нет никаких оснований, — резюмировал Геннадий Киселев.
Новые загадки
Однако многие участники конференции подчеркивали, что до конца прояснить жизнь и творчество Винцента Дунина-Марцинкевича вряд ли удастся. Только разгадаешь одно, как всплывет другое... Мы до сих пор не знали, куда девался сундук («куфар») с рукописями Дунина-Марцинкевича, который мальчиком видел в Люцинке Ядвигин Ш. Одни считали, что сгорел во время пожара, другие — что перекочевал в Замостье около Игумена к собирателю и родственнику Алек
сандру Ельскому. Ничего не было известно и о судьбе сына писателя Мирослава, наделенного музыкальными талантами. И вот польская родственница одновременно и Дунина-Марцинкевича, и Янки Купалы Беата Кристина Хомич в своем выступлении поведала, что как раз Мирослав, осиротев, взял сундук, все-таки вынесенный из пламени, с собой, направляясь к дяде в Одессу. Бабушка рассказывала ей, что в сундуке хранились рукописи со стихами, которые читались членами семьи. Но куда они делись во время Гражданской войны? Одесса — город культурных традиций многих народов, во время Первой мировой войны там собралось довольно много белорусов, они организовали землячество и даже издавали газету. Могли спасти и содержимое сундука... Из Белорусского государственного архива-музея литературы и искусства уже полетели в Одессу соответствующие запросы.
Другой след ведет еще дальше, в Рим. Туда в первой половине XIX века перевезли архив выдающегося ученого и писателя Могилевского архиепископа Станислава Богуша Сестренцевича. Как говорилось на конференции, именно у него, своего дяди, жил в Петербурге (а не в Вильно, как считалось раньше) во время учебы будущий писатель. Но об этом периоде жизни Дунина-Марцинкевича, а значит, и о формировании его взглядов мы не знаем абсолютно ничего.
Что ж, конференция еще раз засвидетельствовала: путь познания непрост и нелегок. Даже если речь идет о жизни и творчестве отдельно взятого писателя. Особенно талантливого. И опального.
Кстати. В мировом литературоведении под сомнение ставилось, кто написал драмы «Гамлет» и «Отелло». Находились исследователи, утверждавшие, что Уильяма Шекспира вообще не существовало. А о месте рождения и пребывания Гомера спорили семь греческих городов. Некоторые считали эту личность мифической. Но ведь «Илиада» и «Одиссея» существуют...
СБ. Беларусь сегодня. — 2008. — 15 февр.
был ли Павлюк Багрим поэтом?
Темой рассуждений является единственное дошедшее до нас стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...», приписываемое «белорусскому Шевченко и Бернсу» Павлюку Багриму. Стихотворение ведь существует, стало хрестоматийным. А если не Багрим его написал, то кто? И как вообще поступать в случаях, когда атрибуция литературного произведения вызывает не только споры в печати, но и эпистолярный терроризм?
Абяцанка-цацанка
Yгрозы поступили на мое имя 22 июля 2010 года: мол, чтобы моя статья на данную тему была напечатана не позже энного числа. Однако лучше процитировать само письмо: «Калі Ваша абяцанка-цацанка не будзе ў друку, то мае заявы разам з ксеракснымі адбіткамі Вашых падманаў да прыцягнення Вас да адказнасці пойдуць...» И далее указаны десять инстанций, которые должны будут отбросить все важные и срочные дела и заняться (коллективно или по отдельности?) определением параграфа кодекса (очевидно, Уголовного), нарушенного вашим покорным слугой. Под номером 2 указан Генеральный прокурор, под номером 5 — главный редактор «СБ», под номером 6 — Высшая аттестационная комиссия (ну она ясно для чего: чтобы лишить меня незаслуженного звания профессора), под номером 10 — председатель Минского горсовета (а он зачем? Ведь Крошин, где жил Багрим, пока что не входит и вряд ли войдет в черту нашей столицы). И пути моего исправления определены четко: «Як мяркую, Вы здольны выкарыстаць газету “Сов. Бел.” для свайго пакаяння».
Действительно, первый раз в жизни я попросил коллег в редакции «СБ», чтобы не откладывали мое «покаяние» (дальше будет ска
зано, в чем). И не потому, что испугался еще одной угрозы адресанта, будто в противном случае я попаду в его следующую, сентябрьскую книгу, где мне будет, ой, будет. А потому пишу, что, во-первых, не хочется, чтобы тратили время впустую десять авторитетнейших учреждений и организаций на вопросы, которые, исключая Институт языка и литературы НАН, явно не входят в их компетенцию, и, вовторых, потому, что за частным «багримовским» вопросом видится важная проблема атрибуции (и переатрибуции) литературных памятников прошлого. Кто и как ее должен делать?
И еще одно «вводное» замечание. Когда мои коллеги узнали, что я намерен (точнее, вынужден) вступить в печатный спор с адресантом (люди, сведущие в юриспруденции, добавляли, что здесь налицо оскорбление личности), посоветовали мне лучше не называть его имя-фамилию. Поэтому я решил до поры до времени пользоваться эвфемизмом Краевед. В написании его с большой буквы нет иронии или подхалимажа, ибо действительно уважаю Краеведа за десятки нужных публикаций и дел и не умершую способность к самокритическому анализу...
Все началось в 1992 году
Истоками наш научный спор с адресантом восходит к осени 1992 года, когда в Крошине Барановичского района, на родине Павлюка Багрима, состоялось выездное научное заседание, посвященное (приблизительно) 180-й годовщине со дня рождения «единственного белорусского крестьянского поэта первой половины XIX века». Почти все, выступая, касались немногочисленных фактов его сложной биографии и художественных особенностей его единственного стихотворения (остальные 11 только приписывались), состоящего из семи строф. Брестчане хвалились записью во время экспедиции еще двух произведений, которые могут принадлежать Багриму. Всех волновала мысль, где находятся те три или четыре тетради, которые будто бы конфисковали у юного поэта
сенатор Новосильцев и ректор Виленского университета Пеликан. Никто не ставил даже под сомнение, что у белорусов, кроме поэтов из шляхты, существовал в те времена и один потенциальный Шевченко. И вдруг местный Краевед посягнул на святая святых: сопоставив противоречащие друг другу факты, он потребовал исключить Павлюка Багрима из школьных программ. Скептика собравшиеся не поддержали (хотя сегодня, после выхода его книжки, видно, что следовало бы), ибо в его выступлении не было ответа на второй вольно или невольно возникающий вопрос: если автор, похоже, не Багрим, то кто тогда?
Вопрос я как председательствующий вынужден был тогда поставить на голосование, чего мне Краевед не может простить до сих пор. Отрицательные результаты потребовали моих комментариев, мол, вопросы атрибуции так с ходу не решаются, нужно серьезное обсуждение на научном форуме. И все-таки определенные сомнения темпераментное выступление Краеведа посеяло. Во всяком случае, в моей душе. Не имеем ли мы здесь дело с невольным или заданным социальным мифом? Ведь Исидор Бас, нашедший документы о бунте крошинских крестьян в 1828 году, доказал только, что у юного Павлюка было тогда изъято совсем иное белорусское произведение — переписанная «гутарка» Яна Барщевского «Рабункі мужыкоў» («Размова хлопаў»), притом изъято не сенатором Новосильцевым, а гродненской губернской «командой». Но тогда действительно откуда же взялось лирическое стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...»? Альтернатива Багриму не появлялась еще десятилетие.
Автор — Яцковский?!
И вот в 2006 году выходит в Минске книга профессора Белорусского (а теперь уже и Варшавского) государственного университета Миколы Хаустовича «Айчына здалёку і зблізку: (Ігнацы Яцкоўскі і Аляксандр Рыпінскі)». В ней ученый внимательно про
анализировал изданную на польском языке в Лондоне (1852), а затем в Познани (1858) книгу «Повесть моего времени, или Литовские приключения», появившуюся анонимно. Потом было установлено, что автором ее является бывший новогрудский адвокат, а после поражения восстания 1831 года — политический эмигрант Игнатий Яцковский, основавший вместе с Александром Рыпинским Свободную славянскую печатню в Лондоне. Как раз в этой книге впервые появилось на свет стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...» — как на белорусском языке, так и в переводе на польский. Игнатий Яцковский утверждал, что это произведение принадлежит перу «Пётрака (!) из Крашина».
На основании текстологических сопоставлений (особенно здесь убедительна близость фраз «Во gdziez biedny si^ obroc^?» — «Гдзе ж я, бедны, абярнуся?») с польскими оригинальными стихами Яцковского профессор Хаустович приходит к выводу, что стихотворение «Заграй, заграй, хлопча малы...» и его польский перевод принадлежат перу самого Яцковского. Правда, не совсем понятно, для чего понадобилась такая мистификация. Возникает, однако, мысль: чтобы не ставить под удар реальных Багримов, проживающих в Крошине и знакомых их земляку Яцковскому как местному адвокату. Да и с утверждением профессора, что белорусский оригинал слабее польского перевода, я не могу согласиться. Давайте вспомним, как естественен и образен белорусский текст хотя бы на примере этой, последней строфы:
Ой, кажане, кажане!
Што ж не сеў ты на мяне?
Каб я большы не падрос Ды ад бацькавых калёс.
Посмотрите, какая романтическая, сказочная иносказательность, какой профессиональный подбор рифм и почти полное отсутствие более ранней силлабики! Одним словом, писала рука Мастера. Согласен с Хаустовичем, что Рыпинский, сопутствующий Яцковскому в Лондоне, до такого уровня, судя по его балладе
КНІГІ ОНЛАЙН
