КНІГІ ОНЛАЙН

Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе

Адам Мальдзіс

12+

Выдавец: Чатыры чвэрці

Памер: 208с.

Мінск 2018

66.91 МБ

«Нячысцік», явно не дотягивал. Еще менее вероятен Барщевский с его «Рабункамі мужыкоў» и предлагаемый в качестве автора Лясковский. Для Сырокомли же было еще рановато... Тогда все-таки сам Яцковский? Ах, если бы иметь доказательства, что он владел и белорусским языком... Но, с другой стороны (добавлю от себя), почему мы должны в этом сомневаться? Ведь родился он в Крас­ном Селе, скорее всего, нынешнего Слуцкого района (не исключены также две деревни Красное нынешнего Кореличского района), где белорусский язык могли знать не хуже, чем в недалеком Крошине.
Недостаточность прямых аргументов, очевидно, чувствовал и сам профессор Хаустович. Ему очень хотелось упрочить свою версию. Ибо в противном случае он так настойчиво не повторял бы ее варианты на очередных научных конференциях — в поисках но­вых доказательств и ради переубеждения скептиков. Вот тут-то дей­ствительно каюсь: раньше я был в рядах сторонников старого мифа, созданного с благородной целью — иметь своих Шевченко и Бернса. Но я разделял свою точку зрения вместе с несколькими поколения­ми, в том числе с Язепом Дылой, сочинившим романтическую пьесу «Юнак з Крошына», да и с Владимиром Короткевичем, автором сти­хотворения «Паўлюк Багрым» и соответствующих страниц в книге «Зямля пад белымі крыламі». Кстати, у последнего Краевед насчитал 16 «багримовских» неточностей. Однако это обстоятельство знаме­нитого прозаика и не смутило бы, ибо для него в «эпоху нацыянальнага прабуджэння» важна была не точность мифа, а сам миф как та­ковой. Мне не раз приходилось из его уст слышать фразу: «Чалавек павінен абрастаць міфамі, як карабель ракавінкамі».
Так в чем моя вина?
И вот в конце прошлого года в Белорусском государственном университете состоялась международная славистическая кон­ференция. Профессор Хаустович перепроверял на ней свою версию авторства стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...», а я по­
том на страницах «Голасу Радзімы» порадовался, что его версия, за­крывающая вакуум, становится все убедительнее.
Спустя несколько дней после публикации пришло обиженное письмо от Краеведа: мол, в 1992 году я выступил против его ут­верждений, что Павлюк Багрим не мог написать это стихотворение, а теперь, вероятно, с корыстью, согласился, что не он его написал. Мол, Краевед в своей книге «Павел Іосіфавіч Багрым (Паўлюк Багрым): Легенды, праўда, загадкі», изданной в 2006 году за свой счет, все давно расставил по полкам. От меня же требовалась малость: засвидетельствовать в прессе, что Краевед доказывал неавторство Багрима значительно раньше, чем профессор Хаустович.
На все эти обвинения я с удивлением ответил, что указанной книги я никогда не видел: в продаже ее нет, а в библиотеке не ока­залось даже обязательного экземпляра. Но если Краевед пришлет книгу, то я прочту ее, выскажу свое мнение, хотя от меня последнее и не требовалось.
И вот в начале февраля сего года искомое «научно-популярное и литературно-художественное издание» с почтительным автогра­фом Краеведа легло на мой рабочий стол. Прочел 125 страниц за один вечер. И убедился: книга в целом получилась. Краеведу уда­лось развенчать ошибки, которые накопились вокруг Багрима, до­казать, что его отец не был «кіямі забіты», а его самого не сдавали в рекруты на 25 или 27 лет, т.е. что в стихотворении изложена не конкретная биография автора, а сделано романтическое обобще­ние. Обратил внимание на две существеннейшие детали: семья Баг­римов, оказывается, жила безбедно, а потом благодаря выгодному браку Павлюка даже богато, о чем Краеведу рассказала старожилка бывшего местечка по фамилии Орловская. А потомков этой семьи в Крошине и окрестностях нет, так как вся она, во главе с Павлю­ком, эмигрировала в США. Кстати, последний факт следовало бы перепроверить в Национальном государственном историческом архиве Беларуси, где сохранились дубликаты дореволюционных за­граничных паспортов (так, недавно был обнаружен паспорт «люби­мой бабушки» знаменитого актера Генри Форда).
Что мне не понравилось в книге, так это обилие этического «терроризма» (тут сказалось отсутствие издательских редакто­ра и корректора). Направо и налево раздаются ярлыки типа «малады правакатар» (о П. Багриме), «брудная гульня і неверагодная лухта» (об И. Яцковском). Все, кто не согласен с Краеведом, — это «люмпенскія даследчыкі і ілжэпрыдумшчыкі». Вот отсюда, от все­дозволенности, и рождается «эпистолярный терроризм». Терро­ризм? А может, проявление отчаяния? Я еще раз перечитал книгу Краеведа и пришел к выводу, что, опровергая авторство Павлюка Багрима, он в подавляющем большинстве фактов прав (ах, если бы еще спор везде велся нормальной научной лексикой!). Около 20 лет он доказывает, что не мог мифический рекрут быть еще и поэтом, а его не слышат...
Впрочем, почему не слышат? Вон профессор Хаустович при­знает в своей книге, что не только он, а и доцент Игорь Запрудский именно под влиянием концепции Краеведа начали поиски истинно­го автора стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...» А теперь уже Краевед не слышит оппонента, утверждает, что «сполонизованный» участник восстания 1831 года, описывая невзгоды, пусть и не совсем достоверные, Павлюка Багрима, вел всего лишь «грязную игру». Дискуссии не получилось. А так бы хотелось, чтобы Ученый и Краевед сели вместе, за один «круглый стол» с заинтересованны­ми специалистами, и главным героем обсуждения стало бы само неповторимое, реально существующее стихотворение. Только где сесть? Никем и нигде это не предусмотрено.
Аналогии
Тем временем Краевед через своих гонцов, барановичского и минского, поторапливал меня: скорее признайте, что имен­но он начал отрицать причастность Павлюка Багрима к известно­му стихотворению, притом намного раньше, чем профессор Хау­стович. Я отвечал, что это уже сделал на страницах белостокской
«Нівы» сам Хаустович, и даже вырезку вручил гонцу для подтверж­дения. Да и что за статья получится у меня из одного предложения?!
В поисках выхода перечитал еще раз письма Краеведа и в од­ном из них наткнулся на такое вот место: «Усё-ткі я дамогся выключэння жыцця і “творчасці” Багрима са школьных праграм». Вот тебе и беспомощный борец за правду! Ведь это тоже акт, схожий с террористическим, хотя сама цель благородна: достижение исти­ны. Но кто вправе истину определять индивидуально и напором? Не апробировав ее в академической сфере? Постойте, подумалось, а как решались вопросы изменения атрибуции в других случаях? Скажем, покойный Геннадий Киселев доказывал, что автором поэ­мы «Тарас на Парнасе», прежде считавшейся анонимной, является сын крепостного, мещанин Городка на Витебщине, выпускник Го­ры-Горецкого сельскохозяйственного института Константин Вереницын, а поэмы «Энеіда навыварат» — помещик Духовщинского уезда Смоленской губернии поэт и драматург Викентий Ровинский. Путь к истине был долог и трудоемок. На эту тему Г. Киселевым написано несколько монографий, статьи для энциклопедического справочника «Беларускія пісьменнікі». Они всесторонне обсуж­дались и были одобрены на заседаниях отдела и ученого совета Института литературы имени Янки Купалы АН БССР. И все-таки Г. Киселев не поставил категорическую точку над «і»: несмотря на косвенные и даже прямые доказательства, как в первом случае, Вереницына и Ровинского он назвал только вероятными авторами на­званных произведений. Теперь «Тарас на Парнасе» издается уже как произведение Вереницына, а вот к изданию «Энеіды навыва­рат» как произведения Ровинского книжный мир более осторо­жен, ведь там преобладают косвенные свидетельства внука. Соот­ветствующие изменения, естественно, сделаны в энциклопедиях, во втором томе академического издания «Гісторыя беларускай літаратуры ХІ-ХІХ стагоддзяў» (2007), на основе которого будут сделаны уточнения и в школьных учебниках, и в программах. Ха­рактерно, что Г. Киселев, автор разделов об «Энеідзе навыварат» и «Тарасе на Парнасе», и здесь не категоричен, рассматривает свои
открытия как версии, называя разделы не именами Вереницына и Ровинского, а названиями самих поэм. А вот про Багрима в той же «Гісторыі» все еще говорится как о поэте, хотя уже называется и фамилия Яцковского. Значит, путь Истины в школьные програм­мы и даже энциклопедии по-прежнему закрыт.
Или другие случаи. Доцент БГУ Ирина Богданович уже не­сколько лет и в печати, и устно утверждает, что поэма «Мачыха», когда-то найденная мною среди рукописей Ягеллонской библиоте­ки в Кракове, принадлежит перу аристократки Габриели Пузынины, жившей на Молодечненщине, а преподаватель Полесского универ­ситета Александр Ильин — что автором «Пінскай шляхты» явля­ется не Винцент Дунин-Марцинкевич, а другой литератор, лучше знавший Полесье. Но оба они не расценивают свои открытия как истину в последней инстанции, называют их версиями, требую­щими дополнительных доказательств. Ведь атрибутика — процесс длинный и сложный, и угрозами его не ускоришь.
Выход из тупика
Но как же быть с близкими к истине версиями и профессо­ра Хаустовича, и Краеведа? Разве что обсудить этот вопрос в Институте языка и литературы имени Якуба Коласа и Янки Купалы НАН? Ибо где же еще?
И вот на 24 мая в Институте языка и литературы была назначе­на литературоведческая научная конференция. Я подал туда заявку, чтобы на пленарном заседании (больше участников) поставить на обсуждение мой доклад о принципах атрибуции литературных па­мятников XIX столетия. Но конференция шла впритык за V Меж­дународным конгрессом белорусистов, где у меня тоже были два доклада. Написать текст не получилось. Говорить же импровизи­рованно по такому вопросу не хотелось. Отсюда и вынужденное промедление с «абяцанкай-цацанкай», которое вывело из равно­весия Краеведа.
Перечитав данную статью, убедился, что в нее в сокращенном виде вошли основные положения заявленного на 24 мая доклада. Вот их и предлагаю ученому совету институтов языков и литера­туры НАНБ как вступительное слово для дискуссии об авторстве стихотворения «Заграй, заграй, хлопча малы...» Я не мыслю ее без присутствия Краеведа и, конечно же, профессора Хаустовича. Толь­ко таким путем можно приблизиться к ее величеству Истине, изло­женной, скорее всего, в нескольких вариантах. Один из них не дает мне покоя: ну почему мы все время ищем Павлюка, когда и Яцковский, и Ластовский, а вслед за последним и Богданович твердили: «Петрок из Крошина»?! Ведь мог он существовать в этом развет­вленном татарском роду наравне с Павлюком!