КНІГІ ОНЛАЙН

Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе

Адам Мальдзіс

12+

Выдавец: Чатыры чвэрці

Памер: 208с.

Мінск 2018

66.91 МБ

...Семейство Ельских, где Виктор Николаевич представляет 13-е поколение, продолжает свое развитие. Присланная книга за­вершается краткими рассуждениями 16-летнего Яна. А это уже 15-е поколение. Внук ученого мечтает стать биологом или медиком, как и многие представители этого белорусско-украинско-польско­го, а по существу — европейского рода.
| СБ. Беларусь сегодня. — 2007. — 4 дек.
П о маршруту Сморгонь Новая Зеландия
Крутые жизненные виражи революционера и литератора
Ивана Синицкого
6ще в 1977 году я напал в Москве, в отделе рукописей Государ­ственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, на след воспо­
минаний «Из моей жизни в деревне», принадлежащих перу урожен­ца и жителя Сморгони Ивана Францевича Синицкого. Сохранились они в фонде известного русского писателя Николая Рубакина и пи­сались, скорее всего, по его просьбе. Личность мемуариста меня за­интересовала: что за человек так подробно и образно рассказывает о жизни сморгонского пролетариата накануне революции 1905 года?
Воспоминания «Из моей жизни в деревне» писались до 1907 года, когда Рубакин уехал в Швейцарию, и до ссылки автора. Поэтому Синицкий, руководствуясь конспиративными соображе­ниями, весьма скупо рассказывал о себе, стремился не называть фамилий товарищей по борьбе. Он только сообщил, что родился в 1861 году в крестьянской семье, в молодые годы служил в Украи­не, в 1893 году купил на окраине Сморгони, при выезде на Залесье и Молодечно, небольшой участок земли и начал хозяйствовать, развел «показательный сад». Писал корреспонденции в различные виленские газеты, где защищал интересы рабочих и крестьян, чем нажил себе врагов среди местных предпринимателей и чиновников.
«В доме Синицких, — продолжает мемуарист, — часто собиралась молодежь». Читалась и обсуждалась нелегальная литература, кото­рой полно было в библиотеке сморгонского революционера. Власти обвинили Синицкого «в принадлежности к тайному объединению, ставившему своей целью низвержение существующего порядка». По «сморгонскому делу» арестовали более 100 человек. 36 из них отправили в ссылку в Восточную Сибирь и губернии Севера. Си­ницкого сослали в Вологодскую губернию.
В бурную осень 1905 года Синицкого арестовали как одного «из видных руководителей забастовочного движения, организатора ста­чек и демонстраций» и посадили в камеру № 14 виленской Лукишской тюрьмы, где, очевидно, и были написаны найденные мной мемуары.
Из Вильно, как уже говорилось, сморгонский революционер был сослан в Вологодскую губернию. Вернувшись оттуда, опять участвовал в рабочем движении, вынужден был спасаться от по­вторного ареста выездом в Финляндию. После Первой мировой войны Синицкий приехал на пепелище родной хаты в Сморгони.
Шесть лет добивался, чтобы польские власти вернули ему гектар земли, завещанный отцом. Наконец добился, отстроил дом, привел в порядок запущенный сад. Его образцовая усадьба стала известной в округе, даже дождалась издания посвященной ей открытки.
Ленинградский исследователь А. Дридза сообщил мне, что ему приходилось видеть книжку Синицкого о Новой Зеландии. Из Грод­ненского областного музея мне сообщили, что после смерти Синиц­кого его вещи, рукописи, фотографии остались у племянниц Юлии и Ольги Страшинских, живших тогда в Сморгони. В конце 1960-х го­дов и племянниц не стало. В их квартире сотрудники музея и обнару­жили книгу о Новой Зеландии, а также несколько фотографий.
И вот наконец передо мной лежала ксерокопия небольшой книж­ки И. Синицкого «Новая Зеландия Европа». Нижняя часть ее титуль­ной страницы обрывалась, потому мне не удалось определить ни год, ни место издания. Издания? А может, книжка так и не увидела свет? Ведь сверху отчетливо написано: «Корректура», а в тексте действи­тельно видны корректорские правки. Тогда закономерно возникают новые вопросы: кто и почему помешал выходу книжки? Не царская ли цензура здесь поработала? И с какой целью Синицкий отправился за тридевять земель, перед этим посетив Францию и Англию?
Ответы стал искать в тексте книги. Читаю ее первые строки: «На пароходе “Вайвера”, после пятидесятитрехдневного непрерывного плавания (останавливались только в Капштате и Тасмании), я при­был, наконец, в Веллингтон, столицу Новой Зеландии...» Эх, подума­лось, ну почему здесь не указан год того плавания! Тогда в загадоч­ной биографии Синицкого стало бы одним белым пятном меньше...
Тем не менее первая же страница книги пролила свет на весь­ма существенный момент — цель путешествия. Прибыв в Веллинг­тон, Синицкий снял номер в скромном частном отеле, чтобы там «встретиться с людьми рабочего класса». Потом наш соотечествен­ник, «желая ближе познакомиться с условиями труда», обратился в правительственную контору с просьбой предоставить «какуюлибо работу». Ему предложили «место рабочего на строительстве железной дороги» с мизерной зарплатой — всего восемь шиллингов
в день. Синицкому очень хотелось побывать «среди землекопов, ра­ботавших на артельных началах», и только плохое состояние здоровья заставило отказаться от услуг конторы.
С жизнью разных категорий рабочих — иммигрантов, сезон­ников — путешественник знакомился в Окленде, куда вскоре пере­ехал из столичного Веллингтона... Невольно задаешься вопросом: неужели такой интерес объясняется лишь любопытством самого Синицкого? Не выполнял ли он, находясь в Новой Зеландии, зада­ние некоей революционной организации? И какого знакомого пы­тался разыскать в Окленде?
Наш земляк много ездил по далекой стране. Его привлекали по­крытые снегом вершины гор, шумные водопады, таинственные пеще­ры, горячие гейзеры, в которых местные жители варили рыбу и яйца.
В своих странствиях по острову автор книжки часто встречался с маори — представителями коренного населения Новой Зеландии. Туземцы благожелательно относились к чужому для них белолице­му человеку, помогали в сложных ситуациях. Синицкий, возможно, стал первым из восточных славян, кто не только побывал на ново­зеландских островах, но и подробно описал их аборигенов. Наблю­дая нравы и быт маори, автор сравнивал условия их жизни с анг­лийскими и американскими. И делал это, очевидно, опираясь на предыдущие наблюдения.
Язык Синицкого колоритен, метафоричен. Он тонко чувство­вал и образно передавал красоту окрестной природы. Однажды в горах заблудился и вынужден был ночевать под открытым небом. «Ночь была тихая, звезды ярко блестели, а из-за гор поднималось наше самое красивое созвездие — Орион, которое в Новой Зелан­дии проходит в это время почти над самой головой. Южный Крест, вблизи которого яркость Млечного Пути достигает наибольшей силы, склонялся к западной части горизонта, а серебристые лучи луны уже скользили по вершинам гор. Ни одного звука здесь не было слышно, будто все живое затаилось и любуется этим велико­лепным, усеянным яркими звездами покровом, этими медленно странствующими тенями гор, этими таинственными ущельями...»
«По первоначальному плану, — признается Синицкий, — я рас­считывал пробыть в Новой Зеландии два года и возвратиться через Америку (Сан-Франциско, Нью-Йорк), но изменение обстоятельств заставило меня оставить эту интересную страну и поспешить в Рос­сию; поэтому я выбрал другой, более скорый путь, а именно: Ав­стралия, Цейлон, Порт-Саид, Европа».
Из Окленда на пароходе автор приплыл в Сидней, напоминав­ший ему Лондон. Потом был Цейлон, город Коломбо, удививший путешественника крайней бедностью местных жителей — синга­лов, тамилов, малайцев, веддов. Последние потешали публику, ны­ряя вслед за брошенной в море монетой на большую глубину. Си­ницкий осмотрел не только центр Коломбо, но и его окраины, где жили туземцы. На Цейлоне автор впервые услышал из уст чужезем­цев русское слово, и словом этим было «дай» (монету).
Аден, Порт-Саид, Неаполь, Генуя... По дороге Синицкий опять сравнивал социальные условия жизни в разных странах. И, очевид­но, часто вспоминал родную Сморгонщину. Во всяком случае, когда в третьем классе парохода хорваты начали отплясывать свои на­циональные танцы, те казались автору «чем-то вроде белорусской “лявонихи” или “польки”».
Пройдя через Гибралтар, постояв в Антверпене, пароход нако­нец прибыл в Бремен. Этим и завершаются путешествие и книжка неусидчивого сморгонца. Конспиратор Синицкий нигде не уточ­нил, какая же это «смена обстоятельств» заставила его срочно оста­вить Новую Зеландию и вернуться в Россию. Но, сопоставив разные источники, нетрудно догадаться, что это были революционные со­бытия 1905 года. Значит, путешествие в южное полушарие состоя­лось между 1901 и 1905 годами, скорее всего, в 1904 году. Тогда же появилась и книжка, так и не увидевшая большой свет, ибо ее автор не вызывал доверия у властей. Потому, смею утверждать, гроднен­ский корректорский экземпляр поистине уникален.
Оставалось еще выяснить, когда же умер Иван Синицкий. Биб­лиотечные поиски опять ничего не дали. И тогда я обратился за помощью к писателю и фольклористу Арсену Лису, уроженцу и зна­
току Сморгонщины. Вскоре он принес мне величайшую редкость — номер журнала «Беларускі летапіс». Он вышел в Вильно в первой половине сентября 1939 года (в номер успела попасть статья о на­чале войны) и поэтому не успел дойти до подписчиков. В нем есть некролог, посвященный Ивану Синицкому и подписанный инициа­лами «А. Л.» (скорее всего, за ними скрывался Антон Луцкевич). Сообщается, что сморгонский литератор, революционер и садовод умер 2 мая 1939 года.
Как видно из некролога, Синицкий был тесно связан и с бело­русской литературой. Будучи неженатым, он все свое имущество завещал Обществу белорусской школы. «Однако случилось так, что покойный пережил общество, которое через несколько лет было за­крыто административными властями».
Иван Синицкий оставил после себя добрую память не только как революционер, общественный деятель, но и как автор литера­турных материалов в «Нашай ніве», а также как создатель, вероятно, первого среди восточных славян описания Новой Зеландии. И ве­рится, что в День белорусской письменности, который в 2009 году намечено праздновать в Сморгони, его участники придут с цветами к месту, где стоял дом Синицкого. А еще лучше — к памятному кам­ню, поставленному на месте этого помнящего многие исторические события дома.