КНІГІ ОНЛАЙН

Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе

Адам Мальдзіс

12+

Выдавец: Чатыры чвэрці

Памер: 208с.

Мінск 2018

66.91 МБ

СБ. Беларусь сегодня. — 2009. — 28 марта.
«Свояки» Казимира Свояка
Исполнилось 120 лет со дня рождения католического священ­нослужителя и известного белорусского поэта Константина Степовича, писавшего под псевдонимом Казимир Свояк. На
его родине в Островецком районе 2010 год был бъявлен годом памяти земляка. Местная делегация в день рождения Казими­ра Свояка отправилась с корзиной цветов в соседний Вильнюс, где на кладбище Расу, на Литературной горке, похоронен поэт, а также его брат Альбин Степович — композитор, музыковед, посол от белорусов в довоенный польский сейм. Одной из улиц Островца присвоено имя поэта.
На земле клющанской
Особенно торжественно отметили юбилей в Клющанском прихо­де — это Спондовский сельсовет. Здесь, в деревне Барани (доре­волюционное название — Бараны), поэт родился, здесь сохранился дом Степовичей, где произошли открытие мемориального музея и презентация первого собрания сочинений писателя. А невдалеке, в бывшем местечке Клющаны, возвышается костел, у входа в кото­рый установлен мемориальный камень в память братьев Степови­чей. В этом храме молодой священник Константин Степович, пере­ехав из Камаев (теперь Поставский район), куда был направлен из Петербургской духовной академии викарием, прослужил всего око­ло года, но успел в это тяжелое, военное время (1915-1916) сделать столько, на что другим потребовались бы десятилетия. Он создал молодежное общество «Хаўрус Сваякоў» («Союз Свояков»), кото­рое ставило своей целью получение глубоких знаний и моральное самоусовершенствование. Организовал при костеле хор, исполняв­ший духовные и народные песни, драмкружок. Наконец, в Клющанах и окрестных деревнях (в Баранах дети собирались в хате Степо­вичей) организовал семь (!) школ с белорусским языком обучения, для чего потребовались и курсы учителей, и учебники, которые по­купал за свой счет. Причем все делалось живо, с юмором, импрови­зациями и остается в памяти местных жителей до сих пор.
Деятельность Степовича не очень-то устраивала начальство, и его отправили викарием в Корытино на Белосточчину. Попытки
распространять там белорусские книги, вести проповеди на родном языке вызвали резко отрицательную реакцию властей. К тому же обострился туберкулез, возникший еще в годы обучения в акаде­мии. Пришлось часто и надолго выезжать для лечения в предгорья Татр — в Закопане. Здоровье временно улучшилось, когда в конце 1920 года удалось получить место в Засвири на Мядельщине, отку­да было близко до родных Клющан. «Хаўрус», а также белорусские школки там продолжали действовать еще года три-четыре, пока польские власти их решительно не закрыли. Организатору угрожал арест, от чего спасла очередная поездка в Закопане. В Засвири Степович закончил свое служение. Умер в Вильно 6 мая 1926 года.
Ступеньки постижения
Путь мой к познанию жизни и творчества Казимира Свояка вы­дался долгим и сложным. В Институте литературы АН БССР, помнится, долго спорили: планировать отдельный раздел о Свояке в четырехтомной истории литературы или не планировать (харак­теристика «клерикальный» привела к тому, что остановились на втором варианте). К тому же я все время занимался другими перио­дами — литературой XIX, а потом и XVIII века.
По-настоящему меня заинтересовал Казимиром Свояком неза­бываемый брестчанин Владимир Колесник в конце 1960-х. Благо­даря ему в Вильнюсе я заказал в библиотеке поэтический сборник Свояка «Мая ліра» (1924), философский дневник «Дзея маёй мыслі, сэрца і волі» (1932), пьесы «Янка Канцавы» и «Купалле». Прочитал и по-настоящему увлекся. Но тогда еще не осознал всей глубины и трагизма творчества Свояка. Воистину сказано: кто хочет познать поэта, должен побывать в его краях.
Однако в середине 1970-х, когда пришлось объездить почти весь Островецкий район, до Клющан и Бараней я все-таки не до­брался. Отметил только, что в соседних Спондах и Жукойнях самый чистый в этих краях белорусский язык, почти никаких полонизмов
или русизмов. И подумал: а чем это объяснить? Лесной глушью? И только с годами осознал: наоборот, край этот благодаря Степовичам и их опекунам не позабытый, а — избранный, намоленный и интеллектуальный. Откуда же все это бралось?
Первое объяснение пришло, когда в начале 1980-х побывал в хате Казимира Свояка, которой тогда угрожало исчезновение, по­знакомился с племянницей поэта — скромной, обаятельной и го­степриимной Анелей Степович, с ее соседями, которые заходили, предлагая помощь: «А раптам што трэба?» И я почувствовал, что отличает жителей Бараней: у них повышенное чувство собствен­ного достоинства и одновременно — спаянность, духовное своячество. Хозяйка говорила точно и образно:
— Трымаемся з суседзямі разам, вось як старадрэвіны ў гэтых сценах. Колькі гадоў нашай хаце? Ой, многа! Яшчэ дзед Мацей выбіраў лепшыя камлі. Такое права даў яму шайкунскі пан, Сволькенам ён зваўся. Ці не немец быў? Не, швед. Паміж сабой па-свойму гергаталі, а з людзьмі — па-нашаму, простаму. Добрыя паны былі: кемлівыя, гаспадарыстыя. Дзед Мацей ляснічым у іх служыў. Не, не лесніком, а якраз ляснічым, бо ў паноў былі тысячы гектараў лесу, вялізны абшар. I двор тыя, што гаспадарылі да іх, таксама з моцнай старадрэвіны склалі. Дзед Мацей у Шайкунах прыглядаўся, што і як рабіць. I таму добрую галаву займеў, усіх шасцярых сыноў вывучыў, у людзі вывеў, дачкам пасаг даў...
Но Шайкуны со Сволькенами и тогда еще не очень меня ин­тересовали. Все поиски сосредоточились вокруг Казимира Свояка и его весьма талантливого и очень трудолюбивого брата Альбина. Еще раз перечитал их произведения и понял: они оба — натуры удивительно цельные, харизматические. Да, в поэзии Свояка отрази­лась внутренняя борьба, но не борьба между добром и злом, верой и неверием, а между добром активным и созерцательным. Поэта привлекала борьба революционная, но одновременно он опасался, что у нее будут жертвы.
Такие мысли впервые я высказал на вечере, посвященном сто­летию со дня рождения Казимира Свояка в деревне Спонды —
культурном центре клющанского края. И опять меня поразили сплоченность и внутреннее благородство простых сельчан. Вы­сказываясь, они думали не о своем, а об общем. Как сделать так, чтобы дом Анели Степович не пошел в случае чего на дрова? Как отвадить «фулиганов» от издевательств над останками Сволькенов в шайкуновской часовне и отремонтировать саму часовню? Как найти могилу того клющанского ксендза-органиста, который чудесно играл и сам сочинял музыку? 14 почему бы не перезахо­ронить Казимира Свояка в Клющанах, как он сам того хотел?! Эти вопросы тогда казались мне неразрешимыми, но потом их решала сама жизнь. К примеру, прах Сволькенов перезахоронен в Клюща­нах, там же найдена и приведена в порядок могила композитора Яна Галича-Сулинского, а дом Степовичей стал общественным дос­тоянием и на нем установлена мемориальная доска. Что же касает­ся часовни в Шайкунах, надеюсь, ее приведут в порядок местные прихожане, потомки «Сваякоў».
Где разгадка?
Позже я стал тщательно собирать все материалы, связанные с клющанским краем, и пришел к выводу: поэтическая, литера­турная и, шире, интеллектуальная почва там необычно плодотвор­на. Сюда же стремились приехать деятели белорусской культуры. Что их так влекло? Почему Язеп Дроздович считал необходимым написать портрет Казимира Свояка? Почему Янка Купала, Павли­на Медёлка и вся виленская театральная труппа легко поддались уговорам Константина и Альбина Степовичей, чтобы в середине жаркого лета 1914 года, перед самой войной, выехать с «Паўлінкай» в Клющаны и Барани? По существу, это были первые белорусские сельские театральные гастроли, почетные для всех сельчан. Как свидетельствует по записанным воспоминаниям местный учи­тель и краевед Иван Древницкий, они дружно встречали гостей на украшенных домашними «посцілкамі» бричках на ближайшем
железнодорожном полустанке Гелядня. Клющанская молодежь вы­шла навстречу с цветами. Спектакль ставили в просторном гумне Смоленских. Обедали сытно по соседству, в Казановщине, у Эми­лии Хадорской, чье кулинарное мастерство ценили и в Шайкунах. А после перебрались в Барани, где перед началом спектакля Альбин Степович рассказал о «Нашай ніве», которую тогда редактировал Янка Купала. Кончилась встреча общим ужином, на который каж­дый сельчанин нес из дому самое вкусное, и танцами под народные мелодии слаженного оркестра. Музыканты тут же сочиняли при­певки про Купалу и Медёлку.
Меня в записях Ивана Древницкого заинтересовала вот ка­кая деталь. Оказывается, жители Бараней спели для гостей песню «Дробна драбніца», которая сейчас считается народной. Но слова и музыку сочинили здесь и адресовали хозяйке Шайкунов, кото­рая не давала «беднай басоце» денег на выпивку (вспомним, что и Свояк свою первую книжку, «Алкаголь» (1913), направил против пьянства). Потом слова «пані скупая» дипломатично заменили на «дзядзька багаты». Песня понравилась гостям, и они переписали ее для себя. Но самое важное, как мне кажется, заключается в том, что крестьяне обращались песней к своим господам на белорусском языке! Почему? Да потому, что хозяева были шведами, пусть и слег­ка полонизированными. Будь на месте Сволькенов польские или русские землевладельцы, неминуемо активизировался бы процесс денационализации. Шведы же воспринимали местных крестьян та­кими, какими они были, поэтому усвоили (не пользоваться же пере­водчиками!) их говор. Он не раздражал их, не мешал им. Это была данность, и данность свыше.
Шайкуновские просветители
Сволькены оказались хорошими христианами. Их стараниями в Клющанах на месте старого костела возвели новый — легенда гласит: за одни сутки, чтобы не успели вмешаться царские власти.
Только им под силу было пригласить в Клющаны и Шайкуны такого одаренного человека, как Ян Галич-Сулинский (около 1830-1898), — ксендза, композитора, органиста и педагога в одном лице. Где он родился — неизвестно, но что вел пастырскую работу в Клющанах в 1875-1898 годах и похоронен там же — точно.
В толстом томе Романа Афтаназы, посвященном усадьбам бывшего Виленского воеводства, я отыскал Шайкуны и в кото­рый раз внимательно осмотрел снимки старинной усадьбы. Из­вестный польский исследователь архитектуры свидетельствует, что одноэтажный лиственничный дворец в усадьбе с оригиналь­ной балконной надстройкой был возведен в конце XVII века и уничтожен пожаром в 1929 году. Имению принадлежало около шести тысяч десятин земли — стройных сосновых лесов, живо­писных лугов и нескольких фольварков с мельницей. Виленско­му судье Игнатию Сволькену, чьи предки переселились из Шве­ции в Литву, Шайкуны достались в 1840 году как приданое жены Михалины Кучевской. В 1879 году имение унаследовал Эдуард, а в 1905 году — Константин Сволькен. Жили они довольно уе­диненно, а за реформаторство и внимание к крестьянским нуж­дам, участие в деревенских празднествах заслужили у виленских консерваторов отрицательную кличку chlopomani — «народолюбы». По сведениям Р. Афтаназы, Сволькены были очень образо­ванны. В их библиотеке насчитывалось около трех тысяч книг, в том числе издания XVI и XVII столетий, множество рукопи­сей на пергаменте. В салоне со стороны сада стоял рояль фир­мы «Мюльбах», а стены украшали масляные портреты предков. Сволькены имели графский титул, многочисленную родню за границей, а в ней — несколько генералов. Нескованный челове­ческий дух творил на клющанской земле чудеса. Нечто похожее мы наблюдали только в конце XVIII века на землях просветителей Хрептовичей (Щорсы, Негневичи, Вишнево) и в начале XIX века у Монюшек на Игуменщине.