КНІГІ ОНЛАЙН

Ядвігіна Ш.

Выбраныя творы

Ядвігіна Ш.

Выдавец: Мастацкая літаратура

Памер: 410с.

Мінск 1976

90.21 МБ

лавек устаў і ў руцэ ў яго жалезны лом; падлажыў ёп лом пад рэльс ды як зверне яго ўбок.
Пацямнела ў Сёмкі ў вачах; крыкнуць хоча — не можа. Бачыць ён Васіля, бяжыць наверх бягом, а той з ломам на другі бок насыпу паваліўся.
•— Васіль, галубок, вярніся! Дай лом, паложым як трэба рэльс; ніхто і не даведаецца. Вярніся, не бяры на сваю душу грэх!
Не вярнуўся Васіль, у лес пайшоў.
Стаіць Сёмка пад зверненым рэльсам; палкі свае выпусціў. Поезд ідзе і поезд не таварны — пасажырскі. I не затрымаеш яго нічым — флага няма. Рэльсы на месцы не паложыш: голымі рукамі цвікоў не заб’еш. Бегчы трэба, канечна, бегчы ў будку за якім-небудзь прыпасам. Госпадзі, памажы!
Бяжыць Сёмка да сваёй будкі — утаміўся. Бяжыць — вот-вот паваліцца. Выбег з лесу,— да будкі сажон сто, не больш, асталося. Чуе — на фабрыцы гудок загудзеў,— шостая гадзіна; а цераз дзве мінуты поезд пяройдзе. Божа! Змілуйся над нявіннымі душамі! Гэтак і ба­чыць перад сабой Сёмка: хопіць машына левым калясом аб рэльсавы абруб, затрасецца, пахінецца, пачне шпалы рваць і на шчэпачкі ламаць, а тут крыва, паваротка, ды насып, ды валіцца ўніз адзінаццаць сажон, а там у трэцім класе народу поўна, дзеці малыя. Сядзяць яны цяпер усе, ні аб чым не думаюць. Госпадзі! Навучы ты мяне!.. Не! Дабегчы да будкі і назад вярнуцца пе здужаю...
Не дабег Сёмка да будкі, вярнуўся назад; пабег хутчэй першага. Бяжыць, як без памяці; сам не ведае, што яшчэ будзе. Дабег да адверненага рэльсу: палкі яго ў кучы ляжаць. Нагнуўся ён, ухапіў адну, сам не разумеючы нашто; далей пабег. Здаецца яму, што ўжо машына ідзе. Чуе свісток далёкі, чуе — рэльсы роўна і ціха пачал! трасціся. Бегчы далей не можа, сіл нестае; стаў ён
сажон на сто ад страшнага месца: тут яму, як свётам, галаву асвяціла.
Зняў ён шапку, выняў з яе паркалёвую хустку; выняў нож з-за халявы,— перахрысціўся:
— Госпадзі, благаславі! — Выцяў сябе нажом у ле­вую руку вышэй локця; пырснула кроў, палілася гарачая; памачыў ён у яе сваю хустку, расправіў, расцягнуў, навязаў на палку і выставіў свой чырвоны флаг.
Стаіць Сёмка, флагам сваім размахвае, а поезд ужо відаць. Не бачыць яго машыніст; падыдзе блізка маши­на, а на сто сажанях не затрымаць цяжкога поезда!
А кроў усё ідзе, ідзе. Прыціснуў Сёмка рану к боку, хоча заціснуць яе, але нічога не сціхае кроў; мабыць, вельмі глыбока параніў ён руку.
Закружылася ў яго ў галаве, у вачах чорныя мухі залёталі; пасля і саўсім пацямнела; у вушах быццам у званы звоняць. Не бачыць ён поезда і не чуе шуму, адна ў яго думка ў галаве: не ўстаю, упаду, упушчу флаг; пяройдзе поезд цераз мяне...
Божа! Памажы, пашлі на змену!..
I стала цёмна ў вачах яго, І пуста ў душы яго, І выпусціў ён флаг...
Але не ўпаў кравяны знак на зямлю,— нечыя рука падхапіла яго і падняла на стрэчу прахадзіўшаму поез­ду. Машыніста ўгледзеў яго, затрымаў машыну. Поезд стаў.
Выскачылі з вагонаў людзі, збіліся ў кучу.
Бачаць: ляжыць чалавек увесь у крыві, без памяці; другі каля яго стаіць з акрываўленай анучай на прутку. Гэта быў Васіль.
Абвёў ён усіх вачыма, апусціў галаву.
— Вяжыце мяне,— кажа,— я рэльс звярнуў...
3 твораў на руснай
мове
АПАВЯДАННІ
МИЛКА
Сложив и увязав воз дров, Филипп стал запрягать свою тощую лошадку, возле которой вертелась неболь­шая лохматая собачонка — Белка. Филипп был, очевид­но, в хорошем расположении духа и дружески фамильяр­ным тоном беседовал и с лошадью, и с собачкой.
— Слышь, ты, Гнедой,— обратился он к лошади,— ведь овса-то нажрался? а? Ну, вот, а в «гнилом болоте» пристанешь под гору? а? Ведь пристанешь, шельмец ты этакий! Признавайся! Да ты чего это губу-то отвесил? Точно уж стар больно! Ведь не одного дня нас с тобой крестили? а? А ты смотри на меня. Батюшки-светы! Да он и головой мотает и губой этой самой шевелит! Ведь знаю, знаю, что думаешь да шепчешь! Вот, думаешь, хозяину хорошо (Белка, брось, не балуй), он блинов с са­дом нажрался и благодушествует, а мне — тяни верст
15 в город этакий возище, да еще кнутом стегать бу­дешь... Ни-ни! Стегать не буду. За что стегать? Ты конь у меня славный, добрый; на меня, на семью мою рабо­таешь... да я те говорю, губу-то свою подтяни да голову подними, а то я те сам подниму, и рад не будешь... Бел­ка, брось, говорят тебе, баловать, знаю, чего хочешь! Ведь в город хочешь? а? Небось, Жук да Лыска тебе не по нраву... Ну, ладно, поедем, да только чур! Знакомств этих больно много не заводи, а то пропадешь...
Ну, трогай, Гнедой!
И они поехали. Впереди бежала Белка, веселая, рез­вая, она обнюхивала каждый кустик, каждый камень, чьи-то следы по дороге, словом, ничего не ускользало от ее внимания и обоняния; она часто возвращалась назад, подбегала к Гнедому и, подпрыгивая, лизала ему отвис­шую губу; это ей так нравилось, что она радостно лаяла и опять убегала вперед. Гнедой завистливым взором во­дил за свободной Белкой и тянул, натуживаясь, воз с дровами, часто отворачивая то одно, то другое ухо, при­слушиваясь к интонации голоса хозяина и к раздающе­муся время от времени свисту кнута. Свист этот как-то побудительно действовал на нервы Гнедого, он поневоле, вздрагивая, ускорял шаг, хотя и не получал удара; интонация Филиппа, медленно шагавшего за возом, была ровная, спокойная и не возбуждала страха в Гнедом; он, очевидно, вполголоса рассуждал о чем-то сам с собой и взмахивал кнутом более по привычке, чем по необходи­мости.
Часа через три они въезжали уже благополучно в го­род, который и Филиппу и Гнедому был хорошо знаком. Оба с радостью посматривали на высокие здания, на куполы церквей. Филипп после удачной продажи выпи­вал частенько полбутылочки в том зеленом доме, что уже виднеется; Гнедой знал, что здесь сейчас его остановят, дадут сена, можно будет поесть, а потом долго-долго дремать.
Но Белка впервые попала в город. Здесь она увидала столько чужих, что совсем растерялась и не знала, как себя держать. Попробовала она было залаять на первых встреченных ею чужих, но никто не обратил на нее вни­мания, а хозяин пригрозил ей даже кнутом. Она, поджав хвост, путалась теперь под ногами то Гнедого, то хозяи­на; раз даже чуть было не попала под колесо. Въехали на базар. Филипп остановил Гнедого, подвязал ему ме­шок с сеном, чтобы удобнее было есть, не разбрасывая его, а Белке велел лечь под телегой. Лежать ей не хоте­лось: она столько увидела нового, невиданного, странно­го, что даже в глазах рябило, и она испуганно оглядыва­лась кругом. Долго-долго сидела она так, наконец ей стало скучно; недалеко была узкая тропинка, по которой взад и вперед сновали зачем-то чужие; тою же тропин­кой пробегали собаки большие, малые, мохнатые, как она, и гладкие, как Жук и Лыска. Вот и теперь издали увидала она большого черного пса и решила познако­миться с ним во что бы то ни стало! (Скучно ей было сидеть под телегой!) Все приемы, как заводить знаком­ство,— она знала. Надо сперва лечь ровненько на лапки, вытянув передние, положить на них мордочку и так, не шевелясь, ждать, пока не приблизится собака; тогда сразу вскочить, подбежать к псу, съежиться, замахать хвостиком, в крайнем случае лечь на спину... Все это она проделала быстро, ловко, даже с некоторой долей ко­кетства,— ничего не помогло: черная собака прошла ми­мо, не обратив внимания. Белка сконфузилась, вернулась на свое место и, вздохнув, улеглась ежиком и заснула. Сквозь сон слышала она, как хозяин часто с кем-то раз­говаривал, потом плевал, кричал, опять разговаривал. Наконец она ничего уже не слыхала, и ей казалось, что она дома — в деревне, бегает и играет с Жуком и Лы­ской, сквозь сон начала она то визжать, то ворчать и наконец залаяла и проснулась. Есть ей хотелось страшно. Она встала, потянулась, зевнула с каким-то особенным
визгом, вышла из-под телеги, обнюхала хозяина и Гне­дого; потом стала нюхать воздух во всех направлениях и почувствовала запах чего-то съестного. Чутьем пошла искать она от воза до воза этого съестного, но как только казалось ей, что она уже близка к цели, чужие ее гнали оттуда, и она опять бежала дальше. Усталая, голодная, напуганная, она поплелась назад искать своих, но как ни старалась разобрать чутьем свой след, ничего не по­могало, от страха она теряла хладнокровие, металась из стороны в сторону и совсем сбилась с пути.
Наступили сумерки, а Белка так и не разыскала сво­их. Голод ее страшно мучил! Но вот увидала она, как кто-то бросил, должно быть для нее, кусочек белого хле­ба; с жадностью накинулась она на этот хлеб и, не почувствовав даже вкуса, проглотила и подняла свои глаза па чужого, который, весь в черном, стоял перед нею и пристально всматривался в Белку и о чем-то eft говорил; потом опять бросил ей кусочек хлеба, она и па этот раз целиком его проглотила; тогда чужой наклонил ­ся и, уже не выпуская из рук, протянул ей кусок хлеба побольше; Белка сначала боялась подойти к чужому, но голод придал ей храбрости, и она, поджав хвостик, осто­рожно взяла из рук чужого хлеб. Потом чужой пошел вперед и время от времени бросал Белке по куску вкус­ного хлеба; Белка бежала за ним, и когда не скоро бро­сали ей хлеб, она забегала вперед, заглядывала чужому в глаза и махала хвостиком; тогда она опять получала хлеб. Наконец, чужой отворил чью-то дверь, вошел туда и стал звать ее за собой; долго не решалась войти Белка в эту дверь; она то ложилась на спину, то вдруг вспры­гивала и, сделав несколько кругов бешеным галопом, ос­тановилась против дверей, махая хвостиком; но вот она увидала, как на полу появилась миска с чем-то очень пахучим; тут не выдержала она и вошла... дверь тотчас же захлопнули за нею; Белка сначала испугалась и при­жалась к дверям, но ее обступили какие-то чужие, нача­
ли расхваливать, гладить по ее взъерошенной белой шер­сти, называть ее миленькой — Милкой; — только тогда подошла она осторожно к миске и начала хлебать. Пос­ле еды с нею играли, и ей было очень весело. Поздно уже было, когда ей показали какой-то угол, где она и улег­лась на чем-то мягком. Плохо спала Милка эту первую ночь, хотя и у добрых, но чужих: хозяин, Гнедой, Лыска, Жук, дорога в город — все это мелькало и путалось в ее воображении. На следующий день опять ей вволю дали есть. II сытно, и тепло было ей у чужих. Так плыли для Милки дни за днями...