Ядвігіна Ш.
Выбраныя творы
Ядвігіна Ш.
Выдавец: Мастацкая літаратура
Памер: 410с.
Мінск 1976
Что же дальше? Быть может, и весь секрет-то в том, что для таких гостей яичница служит не как первое, а 340
как последнее блюдо? Решено было спросить барыню.
Мустафа, тихонько приотворив дверь, зоркнул в столовую и, вытянувшись в струнку, стал у порога; выждав время, когда разговор между беседующими немного прервался, он вдруг бойко отчеканил:
— Барына, а барына, яичницу прикажете подать всей пищи взад?
На следующий день Мустафа был пьян... Он лежал в конюшне па сене и всеми силами старался путавшиеся мысли привести в порядок... Как это с ним случилось, что он решился напиться? И как это барыня — всегда такая строгая — сказала ему совершенно спокойным голосом: «Ты пьян, Мустафа, поди проспись». — «Рад стараться»,— не совсем кстати, ответил он. Положим, он всегда рад стараться, а вот подите — наказывают! Напр., с этой проклятой яичницей... ведь он так старался, так старался, а что же вышло? После ухода гостей его наказали, да как наказали-то? Слышала я, сказала барыня, как тяжело было тебе стоять три дня в лагерях под ружьем, так вот изволь-ка постоять здесь в кухне не под ружьем, а под кочергой...
И он, Мустафа, Мустафа-солдат стоял с кочергой «на-караул», как маленький шалун!! Что сказала бы, увидав его в таком положении, его бывшая старушка барыня? а капитан? Но это еще ничего, а что сделалось бы с его старухой матерью?!
О, эта бессильная старуха заплевала бы лицо своего любимого сына, а барыне? (по телу его даже дрожь пробежала) барыне... перегрызла бы горло!..
А он? Он ничего. Он чувствовал лишь, как сбежала куда-то вся его кровь, чувствовал даже, как у него, точно у бабы, дрожали ноги, а глаза точно горючим заволокло туманом... Был ли он так жалок или так страшен, но барыня скоро его освободила от этого позорного на-
казаиия... «Не делай в другой раз глупостей»,— заметила она ему... Глупости? Какую же он сделал групость? Да и если бы и сделал, как вот сегодня, напр., так разве так учат не делать глупостей? Разве так можно поступать с человеком человеку? Он именно теперь более, чем когда, чувствовал, что и он такой же человек...
У него как бы проснулось самосознание, гордость человеческого достоинства...
— Чем так жить, лучше не жить,— решил, наконец, Мустафа...
Точно удар за ударом прилетали вести с залитых кровью полей Дальнего Востока.
В этой массе людей, чем-то заслуживших кару неба, были наши знакомые: капитан и Мустафа.
(Мустафа после вышеприведенного с ним случая у доктора поступил в охотники и, благодаря стараниям, очутился в роте своего любимого капитана)
Второй уже день, как под Ляояном сотни тысяч людей изощрялись в искусстве убивать людей...
Второй день, как под миллионами различных форм и величины смертоносных снарядов, покрывших славою и честью имена своих изобретателей, был наш капитан со своею ротою...
Люди вокруг его ложились как кошеная трава... Казалось, выйти из этого ада живым — невозможно...
Мустафа, который ни на шаг не отступал от своего капитана, заметил вдруг, как тот пошатнулся, как-то неестественно выпучив вперед грудь, и, замахав руками, грохнулся наземь...
— Носилки!!! Носилки!!! — не своим голосом кричал Мустафа...
Четверо солдат осторожно, но скорыми шагами несли капитана. Мустафа тут же, забыв обо всем, шел, все время всхлипывая и поминутно наклоняясь к бледному лицу любимого своего барина и начальника.
Оставалось лишь несколько сот шагов миновать ту пылавшую огнем лаву, которой, казалось, нет конца; но смерть вовремя заметила ускользавшие свои жертвы и эту группу спасавшихся людей засыпала осколками снарядов...
Спустя месяца два, изуродованный, но подлеченный капитан вернулся к своей матери; вернулись и двое искалеченных, спасавших его рядовых.
Между ними не было только Мустафы...
ФЕЛЬЕТОНЫ
ЛОТЕРЕЯ
Не знаю, господа, как на вас, по на меня, по крайней мере, всякие лотереи действуют разрушающим образом, то есть, собственно говоря, не на меня самого, а на мой и без того тощий кошелек.
Я не говорю о таких выигрышных билетах, несчастные обладатели которых два раза в год периодически переживают, благодаря им, все стадии, начиная от умиления и кончая белым калением... перед глазами таких на вид мирных граждан цифра 200 000 — и день, и ночь откалывает самые фантастические чертовские па...
Так не о билетах, а о билетиках говорю, которыми почти каждый провинциальный город так же густо усеян, как ныне воды Дальнего Востока минами. Того и гляди нарвешься.
Вчера еще кошелек мой был нагружен мелочью свыше целкового... Встречаю на улице Григория Максимовича.
— Ах, как кстати,— возрадовался он,— поклон и поручение вам от милейшей Антонины Павловны: тут во г пять билетов по двугривенному к раздаче... шуба, говорят, хорошая... будьте любезны...
— За поклон,— говорю,— спасибо, но билетиков — простите — времени не имею — не возьму...
— Что вы? Что вы? Антонина Павловна так вас велела просить; помилуйте, обидятся; ну хоть три, ну один...
Нечего было делать: взял один билет, и получил мой кошелек пробоину в двугривенный.
Захожу в книжный магазин. Здороваюсь со знакомой кассиршей.
— Ах, знаете, Николай Иванович,— милехонько нашептывает мне Анна Семеновна,— какой случай! Даром, почти даром... полное сочинение, в прекрасном переплете... в 10 руб. идет, по четвертаку билет. Пользуйтесь случаем, берите, непременно берите; выиграете, наверное выиграете; только задумайте и... выиграете,— многозначительно состроив глазами, убеждает она.
Ух! Уж эти мне глазенки!..
Опять пробоина в четвертак.
Возвращаюсь домой, и о ужас! Застаю у себя Марью Михайловну.
— Гора к Магомету не приходит, так Магомет к горе пришел,— начала она жиденьким голоском и после некоторых прелюдий высыпает на стол целый ворох красненьких, желтеньких и беленьких билетиков.
— На вас вся надежда, Николай Иванович,— поясняет она,— красненький, интелили, по полтиннику... на золотые часы... настоящие золотые... все три крышки... желтенький, интелили, по четвертаку на серебряный портсигар... он (?), знаете, потерял место... семья, нуж
да... интелили, а эти оелые — по гривенничку па две дюжины дамских чулков и... впрочем, это, интелили, не для вас...
•— Вот это именно для меня (самый дешевый) и нужно; извольте гривенник, а от остального увольте, говорю, Марья Михайловна: ни времени, ни денег! Ни за что!
И, помимо всевозможных атак со стороны Марьи Михайловны, я так ловко и решительно вел контратаку, что кошелек мой больше повреждений не получил.
Но Марья Михайловна ушла сердитая да еще пальцем покивала:
— Напишу жене, непременно напишу.
Не вам, говорит, Николай Иванович, гоняться за такими, интелили...
Это вчера, а сегодня?!
Утром получаю надушенную писульку.
«Добрейший Николай Иванович! Приходите к нам обедать сегодня непременно. После обеда будет интересный розыгрыш ковра, состряпанного ручками, на которые вы так падки... К.
Р. S. Осталось два билетика, я их позволила себе записать на ваше имя».
Поневоле это Р. S. напоминало мне письма к бабушке, ио делать нечего: все равно, думаю, уплатить придется за эти проклятые билетики...
Пошел, пообедал и, представьте, выиграл ковер!
(На бесчисленное количество взятых мною билетиков это второй случай выигрыша в моей жизни: когда-то в Москве выиграл полдюжины «сморкательного орудия», как называла наша компания носовые платки.)
Меня поздравили и снабдили адресом одинокой барышни — автора ковра.
Пойду, думаю, захвачу ковер, продам его и верну хоть часть потраченных мною денег на эти лотереи.
Отправляюсь; разыскиваю квартиру; С. М., оказывается, живет в высшем обществе, т. е. на чердаке.
Стучу — молчанье.
Еще пробую — шорох за дверью, и опять тишина.
Колочу — шорох ближе и испуганный голос:
— Кто там?
— Дома м-11е С. М.? — спрашиваю.
— Дома. Что угодно?
— Позвольте,— говорю,— побеспокоить: я по делу...
— Никаких дел в это время у меня не бывает: уже восемь часов — дверь заперта.
— Ключ, надеюсь, у вас? Я мирный гражданин — Николай Иванович Р... за ковром к вам... только что выиграл его в лотерею...
— Николай Иванович? Это не родственник ли К ?
— Да, да, да! Но отоприте же, пожалуйста, ведь неловко же мне стоять у дверей, теперь, надеюсь...
— Ничего не надейтесь! Вы не Николай Иванович: я его хотя и не видала, но знаю — я всех знаю. У Николая Ивановича голос чистый, а у вас хриплый...
— Я простудился, да наконец...
— А что у вас на левой щеке?
— На левой ничего, это на правой: флюс... по как вы видите?
— Ничего я не вижу, но знаю, что у Николая Ивановича на левой щеке бородавка...
-— A-а! Есть, есть, как же, есть,— возрадовался я случайному паролю,— и на щеке бородавка и...
— В таком случае прошу садиться.
— Как садиться? где? Вы шутите...
— Там табуретка... извините... я сейчас... у меня дезинфекция теперь...
Вооружаюсь терпением, разыскиваю табуретку; сажусь — жду.
Слышу, наконец, какую-то возню у дверей, точно железные засовы отнимают, затем щелкнул один замок, другой, и дверь открылась.
— Пожар! — крикнул Я.
— Тише, ради бога, тише,— шепчет кто-то,— это дезинфекция... сейчас сойдет...
И, точно в облаках, между густыми клубами едкого дыма, передо мною явилась странная фигура, вся окутанная какими-то платками, платочками, мантильями, салопами...
— Извините,— говорю,— какая бы это дезинфекция? Ведь этак задохнуться можно.
— Вот именно,— шамкает фигура,— без дезинфекции этой самой давно бы я задохнулась, а то время от времени покуришь можжевельничком и ничего, хорошо: и теплее, и здоровее.
И, точно крыльями, стала махать опа во все стороны какими-то тряпками, очевидно, желая изгнать скорее свою дезинфекцию.
— Вот и дымок прошел,— обратилась она ко мне,— пожалуйте в комнату.
Мы вошли. Комната маленькая, грязная; на полу валялись, слабо дрыгая ножками, жертвы своеобразной дезинфекции: тараканы, клопы и т. под. фауна; кривые стены и потолок покрыты кусочками всевозможных цветов и величины обоев; среди комнаты огромная печь, какую разве можно еще увидеть в деревне; обстановка, положительно, не от мира сего, как бы остатки прежнего величия: и вольтеровское кресло, и образа, писанные масляными красками, столы, сундуки, шкатулочки и т. п., каких-то странных форм, и все это скрепленное гвоздиками, веревочками; равновесие поддерживают кирпичи да куски дерева...
КНІГІ ОНЛАЙН
