КНІГІ ОНЛАЙН
Аўтаматычна згенераваная тэкставая версія, можа быць з памылкамі і не поўная.
7 Так в данной ситуации дело обстоит в России в кинематогрофе, но как было уже сказано: слабым звеном оказывается прокат, а не сфера производства. * Не даром Ан. Смелянский сравнивал недавний юбилей Марка Захарова с десятилетием МХАТа в 1928 г. и с тщетной надеждой Станиславского беречь свой театр от инструментализации государством. Что же культуре нужно от государства? Ей нужно, чтобы оно - создало стабильные благоприятные условия для становления рынка с максимальным количеством участников; - ставило структурную политику правовую, налоговую и т. д. выше субсидий; 9 - способствовало созданию общественных институтов и разработке кодексов процедур, регулирующих распределение государственных средств в сфере культуры независимо от политической конъюктуры.10 Мне могут возразить, что эти представления чистая утопия. Но это касается не только культуры, ситуация в целом сложна. Мне хотелось подчеркнуть, что упование на прямую государственную помощь контрпродуктивно. Даже когда все заняты проблемой выживания, необходимо, чтобы внутри общества возникали, артикулировались представления о далеких перспективах и о том, что нужно отстаивать принцип инициативы снизу. Главное, мне думается, в осознании всей глубины, а не в вынесении оценки. Уходят в прошлое не только советские, но и более древние культурные парадигмы, и среди них идея о неизменности основ русской культуры, к которым относится творческая интеллигенция как отдельный слой со своим специфическим отношением и к народу, и к государству, и вообще к материальному миру. " В то время, как вновь стали признавать вклад в культуру таких личностей как петербургский издатель Сытин, который сочетал в себе понимание рынка с просветительскими и эстетическими страстями, сегодня ему подобных пренебрежительно называют коммерсантами. На рынке книга или театральная постановка товар, который в принципе от другого товара не отличается. Нужны ли они, и кому устаревший уже вопрос, это решают покупатели, публика: они нужны тем, кто готов выделить на них часть индивидуального бюджета. Хороша ли вещь или не очень, глубока ли она или мелка, произведение ли искусства или кустарная работа признание на рынке, как известно, зависит от воли потребителя. Как, кстати, в формальной демократии уважается воля избирателя, без учета, умен ли он или глуп, соображает ли он в политике или поддается иррационализму. В этом смысле рынок может стать своеобразной школой демократии, научить признаванию вкусов широкой публики и пониманию их основ, ценить разнообразие (многомыслие, разномыслие) как таковое, учить не столько толерантности, сколько реалистическому взгляду. На этом рынке творческая интеллигенция может отстоять свои ’ ...например заставил хотя бы государственные для начала учреждения уважать интеллектуальную собственность. 10 В этих рамках, наверное, имеет свое место и обсуждение о том, какие национальные ценности (виды творчества) нуждаются в-прямой поддержке обществом. " См. Михаил Золотоносов в споре с Конди (Падуновом, ВопЛИ 1) 1991. интересы и прежде всего свою свободу уже не как привилегированный слой, а через добровольные корпорации индивидуумов, которых связывают общие профессиональные проблемы, но не обязательно общие представления о желательном развитии общества и культуры. Последние относятся скорее к сфере политической, т. е. к свободе совести. Хотим мы этого или нет рынок усиливает индивидуализацию общества. Евгений БуАинас ПРИЧАСТНОСТЬ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ (Интеллигенция. Экономика. Политика. ) В иные, доисторические времена, когда Дом творчества белорусских писателей вполне помещался на бывшей даче одного из них, а наше общество было еще не пост-, а просто тоталитарным, что, впрочем, немногим из постояльцев Королищевич приходило тогда в голову, известный поэт и знаменитый проказник Рыгор Бородулин будил по утрам своих пишущих братов громогласным призывом: - К корыту! На хулиганскую шутку браты обижались, но на завтрак к корыту покорно шли. Корыто тогда мастерски расширяли (писательский дом на Ислочи тому свидетельство), в чем, совершенствуясь, дошли однажды до того, что только секретарей Союза писателей СССР избрали на съезде аж семьдесят восемь. Ни у одного народа не бывало сразу столько писателей, сколько у нас руководителей литературы. Потом корыто отодвинули... Писательство перестало нас кормить, как, впрочем, оно никогда и нигде почти никого из пишущих не кормило. Но корыто отодвинули не из-за этого. А потому, что недовольно похрюкивая, мы забывали отрабатывать пайку, восхваляя дающего и его щедрость. Корыто не убрали совсем, а лишь отодвинули. Поставив писателей, как и всю интеллигенцию, перед выбором: служить новой власти, оставаясь частью общепартийного дела (здесь не важно, кто занял место КПСС) и жить сыто (о чем бывший спикер Шушкевич однажды на встрече с писателями прямо сказал, обещая послушных подкормить). Или питаться чем Бог пошлет, оставаясь в стороне или в оппозиции. Здесь личный выбор: с кем, куда и зачем идти. Здесь каждый имел бы право и на сытость, и на голодовку. Но трижды перед выбором вся страна. Сначала в экономике. Если отбросить нюансы и обнаружить суть, выбор здесь сводится все к тому же. Или мы остаемся верны своим, пусть и кем-то навязанным, пусть и придуманным, даже бредовым идеалам (хотя не надо упрощать: коммунистические идеи, увы, вечны, как жизнь) и живем счастливыми и голодными. Это как выпивка без закуски. Или" поступаемся принципами, чтобы жить сыто. Сыто и скучно, как чаще всего и живет сытый мир. Затем выбор в политике... Затем, а не сначала, потому что все-таки бытие определяет сознание, а не наоборот, как бы нам того не хотелось. Здесь тоже простая раскладка: вместе или врозь. Или пытаемся не утонуть на гигантском, плоховато управляемом имперском дредноуте, или каждый пробует выгрести на своей шлюпке. Тут тоже не следует упрощать, полагая, что выбор уже сделан: империи создаются веками и не рушатся в один день. Материк или множество островков, имперская мощь или сотня президентов. Теперь о выборе в культуре. Впрочем, о культуре уже сказалось: служить или прислуживать. Отметим только одну опасность: отказываясь служить, неизбежно начинаешь прислуживать. Служат отечеству, это значит несут Бремя, понимая высокий смысл и высокое призвание. Прислуживая отвечаешь только за себя. Оставим иллюзии, нейтральных писателей не бывает Выбирать дорогу положено тем, кто образован и умен. В безумную пору, когда задача выбора оказалась вдруг первостепенной, когда сама жизнь остановилась на распутье и все мы вдруг очутились на дыбе раздирающих противоречий, роль интеллигенции возрасла в прогрессии не геометрических, а термоядерных правил. Нам выбирать. Скажем точнее: обозначить и назвать выбор. При сем непреложно: он должен быть обусловлен знанием того, что нужно народу. Не референдум, с его казуистикой формулировок, сводящей к нулю всякий смысл. Не всенародное обсуждение: народ не всегда понимает, чего он хочет и на таком обсуждении не устояла бы и таблица умножения. Иной инструмент узнавания нам дарован, ибо писатель только тогда писатель, когда он слышит и понимает свой народ. Но выбирая и ведя за собой, мы на одно не имеем права: остаться потом посторонним. Причастны значит ответственны. За всю страну. И за ее независимость. Позвольте мне считать себя жителем той страны, в которой я родился и рос, в которой я обрел друзей и близких, страдал и бывал счастлив и с которой я никогда не собирался расставаться. Позвольте мне эту самостоятельность знать, что Родина это не то, что очерчено политиканами, рвущимися к власти и готовыми, как стареющая балерина, все продать за аплодисменты дешевой популярности, пусть даже и мировой. Эго не то, что поспешно разодрано дураками, мечтающими стать президентами, чтобы иметь свою охрану и свой самолет, а своих противников публично унизить, или упечь за решетку. Родина это то, где я вырос, к чему я житейски привык, что я полюбил, иногда даже и не касаясь. Когда здесь в Белоруссии мы говорим о независимости, как о национальной идее, способной нас сплотить и вывести, я путаюсь в понятиях, как школьник. Потому что для меня независимость это возможность самому за себя заплатить за столом, для иного возможность свободно говорить на родном языке, но третьему это уже возможность заставить всех говорить на его родном языке. Я никогда не ощущал себя в Москве “младшим братом”, а в Тбилиси “старшим”, я везде чувствовал себя дома и ухитрился с первого взгляда полюбить и таджикский Ховалинг, и тихую белорусскую деревушку Птичь, и безумно бурлящий Тбилиси, и веселую маму-Одессу за одно и то же ощущение, будто я жил в них всегда. Долгие годы оставаясь невыездным, я больше всего ненавижу границы и языковые барьеры. Неловкость и ущемленность оттого, что я литовец, впервые испытал совсем недавно, уже в посттоталитарную эпоху, когда наша общая культура стала раздираться на части. И дело не в том, что никогда не бывало попыток меня ущемить. Просто я всегда находил в себе силы этому противостоять, полагая, что имею дело с невежеством и хамством. Ибо знал, что главным призванием культуры всегда было объединение души и сердца людей, не признавая иных неравенств, кроме неравенств мышления, и иных границ, кроме границ между культурой и невежеством. Свою неизбежную причастность к кошмарам имперского насилия я всегда компенсировал своей активной непричастностью. Я не был причастен к гонениям евреев, потому что всегда вступался за своих еврейских друзей , но и отличать в них евреев меня вынудили силой. В детстве, в студенческой юности никто из нас мы были так воспитаны никого по национальным признакам просто не различал. Я вырос в семье скромной культуры, моя мать умела шить и готовить, она знала разные кухни и разговаривала на пяти языках, свободно переходя с одного на другой ради собственного удовольствия. а не по принуждению и даже не по вынужденному выбору. Везде, где кончается скромная культура, везде, гда совершаюстя даже слабые попытки покушений на нее, в лучшем случае наступает ограниченность, в худшем обыкновенный фашизм.