КНІГІ ОНЛАЙН

Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе

Адам Мальдзіс

Выдавец: Чатыры чвэрці

Памер: 208с.

Мінск 2018

66.91 МБ

— Про смерть не слышал. А самого Георгия Скорину заочно знаю: мы переписывались. Вот его адрес в мексиканском городке Ломос де Сотело. Он присылал вырезки своих статей, посвященных Беларуси, документы об отце, Яне (Иване), служившем в годы Пер­вой мировой войны комендантом Бобруйской крепости. Так где же вы встречались с этим наследником? В Мексике?
— Нет, в Торуни и других городах Польши — на съездах обще­ства «Полония». У меня сохранились фотографии.
Взаимоисключения
И уть позже один из привезенных Георгием Николаевичем сним■ ков показал коллеге, имеющему прямое отношение к белорус­ской истории XVI века. Его реакция оказалась неожиданной:
— Какие наследники? Скорина же был черным монахом! Таким его и изобразили, кажется, для Падуанского университета. На том портрете он в монашеском облачении, с вырезанной тонзурой на голове... О каких потомках, каких сыновьях тут можно говорить? Разве что о внебрачных!
— Нет, о законных. У него была жена Маргарита, вдова его Ви­ленского друга Одверника. Было два сына, может быть, приемные. Что же касается монашеского одеяния и лысины, которой нет на скорининском портрете... Да, я видел в Падуанском университе­те, в «Зале сорока» (выдающихся выпускников), портрет нашего Скорины. Там он действительно не только напоминает затворни­ка-аскета, но и совсем не похож на автопортрет первопечатника. Все дело, однако, в том, что над «Залом сорока» художник рабо­тал в 1942 году, при фашистском режиме, и, в отличие от других, портрет знаменитого полочанина писал абстрактно, не пользуясь, естественно, никакими белорусскими источниками. Получился исторический казус, его признают и падуанские ученые, я говорил с ними, однако переделывать «Зал сорока» они не собираются: это уже часть их истории.
— Но в Мексике, что, живут православные? Ведь Скорина был православным по крещению, Георгием его назвали, а не Франци­ском. Франциском он «притворился», чтобы поступить в Краков­ский университет.
— Почему притворился? Среди выпускников Краковского университета значится немало Георгиев, в том числе и православ­ных. Ренессансная эпоха требовала толерантности. Что же касает­ся имени Георгий, то после первого, православного, крещения оно действительно могло быть у нашего первопечатника, но эту догадку еще требуется подтвердить. После же другого крещения, в полоц­
ком католическом костеле бернардинцев, во имя, обрати внимание, святого Франциска, он принял это имя, пользовался им в своих из­даниях, изредка называя себя Франтишком.
— Католический храм в Полоцке в XV веке? Нигде он не упоминается!
— Такое упоминание, подтвержденное документально, есть, например, в первом томе фундаментального исследования К. Кан­така Bernardyni Polscy («Польские бернардинцы»), изданном во Львове в 1933 году. Этот серьезный исследователь работал с архи­вом бернардинцев, сегодня для нас недоступным.
Заинтригованный изложенным выше разговором, я решил провести среди десяти своих коллег краткое «анкетирование». И девять из них сказали, что существование у Скорины потом­ков — нечто мифическое. А в определении конфессиональной при­надлежности первопечатника выявился полный разнобой. Одни считали его безусловно православным, ибо весь Полоцк тогда был православным, да и изданные кириллицей скорининские перево­ды Библии, несомненно, адресовались православному «люду пос­политому». Другие с таким же рвением доказывали, что он был католик, о чем, мол, свидетельствуют его имя, служба у Виленско­го католического епископа Яна, супружество с Маргаритой Одверник, садовничество при пражском дворе и так далее. Нашелся один исследователь, отнесший Скорину к протестантам, — ведь он ездил к самому Лютеру, да и собирался верой и правдой служить прусскому владетелю Альбрехту, принявшему лютеранство и стре­мившемуся распространить эту веру на восток, на земли Великого Княжества Литовского. Наконец, еще один эрудированный бело­рус ответил, что Скорина — идейный зачинатель униатства, ибо стремился сблизить православие с католицизмом, использовал в своих предисловиях к переводам тексты как восточных, так и за­падных патриотов (отцов церкви).
И только Вячеслав Чемерицкий, получивший в 1994 году Госу­дарственную премию Беларуси как один из участников цикла работ «Скорина и белорусская культура», вспомнил, что у белорусского
первопечатника действительно было два сына — Франтишек и Си­меон, а также, что в 1990 году на торжества в Минске и Полоцке по случаю 500-летия со времени рождения великого гуманиста при­езжал его потомок из Канады — профессор Станислав Стенли Скорина. К этому я добавил, что мексиканский Скорина приходился двоюродным братом канадскому.
Но о потомках позже. Теперь же несколько рассуждений о наи­более существенных и одновременно спорных моментах жизни бе­лорусского первопечатника.
Рождение
К бесспорным фактам биографии Франциска Скорины (от ста­рославянского «скора», т. е. скура, кожа) относится то, что он родился в Полоцке, в семье довольно богатого купца, торгов­ца шкурами, Луки (Лукаша, Лукиана). Последний успешно, хотя порой и конфликтно торговал с Московией, поставлял товары по Двине-Даугаве в Ригу, имел свои склады в Вильно и Познани, где ему помогал старший сын Иван.
А вот с датой рождения будущего первопечатника полу­чился разнобой. В последнем, 18-томном издании «Беларускай энцыклапедыі» сказано, что родился он около 1490 года. И далее: «Точная дата рождения неизвестна. Сопоставление сведений о по­ступлении в Краковский университет (1504) и защите докторской диссертации в Падуанском университете (1512), где он назван “молодым человеком”, дает основания принять 1490 как прибли­зительный год его рождения (можно допустить и вторую полови­ну 1480-х гг.)». Справочник «Беларускія пісьменнікі» осторожно сдвигает вероятную дату рождения еще дальше, основываясь пре­жде всего на внешнем виде полочанина на автопортрете. Эту дату я сопоставлял с годами рождения однокурсников Франциска Скори­ны и нашел ее более подходящей, чем предыдущая, ибо он вряд ли был таким вундеркиндом, чтобы, родившись в Полоцке, где не было
приметной латиноязычной среды, изучить латынь досконально (на ней тогда преподавались все предметы, требовалось разговаривать даже дома) и закончить Краковский университет за два года.
А дальше, не называя источник, еще более осторожно, в слова­ре «Беларускія пісьменнікі» говорится: «В печати называлась также дата 18.03.1470». Это значит, что Скорина в таком случае делался бы на 15 лет старше. Но тогда вряд ли его в 1512 году назвали бы в Па­дуе молодым. Да и такие переростки не встречались мне в списках краковских студиозусов.
Но вот в авторитетном журнале «Весці Нацыянальнай акадэміі навук Беларусь Серыя гуманітарных навук» (2008, № 3), в озаглавленной статье сотрудника Института философии Вла­димира Агиевича «Стан сучаснага скарыназнаўства і актуальный праблемы засваення спадчыны асветніка» я читаю первую фра­зу: «Імя Георгія Лукіча Скарыны (23 красавіка 1476, Полацк — 21 чэрвеня 1551, Падуя), вядомага ў карпаратыўна-кніжных або акадэмічных колах як доктар Францыск з Полацка або з Вільні, з’яўляецца сімвалам беларускай нацыянальнай ідэі, бо ён быў не проста хрысціянскім асветнікам-гуманістам, першадрукаром усходняга славянства, але і геніяльным вучоным, які, дарэчы, сваімі працамі ўсталёўваў новую карціну свету, а дзейнасцю сцвердзіў незваротнасць працэсаў нацыяўтварэння, будучы базавым эле­ментам нацыянальнай еднасці». И сразу же споткнулся на части, заключенной в скобки, где могу безоговорочно согласиться только с местом рождения просветителя. Особенно шокировало место смерти: как и ради чего мог Скорина снова оказаться в Падуе, если в Чехии, где он только что работал, остался его сын Симеон? Более подходят даты рождения и смерти. Однако и они установлены не на основании документов, а опираясь на астрологические заклю­чения, на небесные знаки. Умело ли, убедительно ли, а не только ли декларативно мы начали пользоваться утерянными ключами, пробуя восстановить истину?
И все же меня смутила скорее не сама статья В. Агиевича, сколь­ко многолетнее молчание после ее появления. Это что — знак полно­
го приятая? Между тем в статье мне видятся и позитивные моменты. Все же знаковость господствовала в умах и в средние века, и в эпоху Возрождения. Опираясь на нее, В. Агиевич делает немало интерес­ных наблюдений. Остановлюсь на одном из них в дальнейшем.
Второе имя
ассматривая канонический автопортрет Франциска Скорины 1517 года, белорусский исследователь Владимир Агиевич, автор ' статьи «Стан сучаснага скарыназнаўства і актуальный праблемы засваення спадчыны асветніка», приходит к выводу, что первопе­чатник символически зашифровал для потомков свое имя двоя­ко: «и в виде славянской вязи букв, и в форме астронимов “Пчела” и “Лампа” на гравюрном портрете». Расшифровка сложной сла­вянской вязи на нижней плакетке дала вот такой результат (на­писание некоторых букв поневоле упрощаю): «(Георги ў Франциск ў Скорйнаў)». Появление слова «Франциск» в данном контексте явно смутило автора статьи: признав, что в первом слове гравер закономерно «зафиксировал крестное имя Георгий как автограф», вторым словом почему-то отдал дань необязательной здесь (ведь портрет — не текст) условности — употребил не крестное, а «при­нятое в корпорации имя Франциск». То есть наш первопечатник опять изображается этаким «приспособленцем», который капиту­лировал перед чуждой ему католической «корпоративностью».
Такую «тень» Скорина не заслужил. Но, сам того не желая, Вла­димир Агиевич увеличил (по крайней мере, для меня) вероятность первого имени и вслед за Кантаком подтвердил законность второго.
Значит, в спорном словосочетании из грамоты короля Сигизмунда в защиту Скорины Georgii Franciscii Skorinae ни первое, ни второе сло­во не являются описками? Значит, у Скорины действительно два име­ни? И православное, и католическое? Как же такое стало возможным?
К. Кантак объяснил все еще в 1933 году. Оказывается, в отличие от других католических орденов, бернардинцы, патроном которых
являлся святой Франциск, не отрицали первый крест, а признавали его действительным, что делало их весьма популярными на право­славно-католическом пограничье. Откуда в Полоцке взялись бер­нардинцы? Первые следы их миссии здесь восходят, как свидетель­ствует варшавская Encyklopedia Koscielna (1913), еще ко временам Витовта. А в 1490 году великий князь ВКЛ Александр дал этому ор­дену привилегию (цитирую по краковскому изданию 1939 года) «на место под своим замком в Полоцке, нахождение и продолжитель­ность которого точно определяется: по реке Полоте в сторону церк­ви св. Духа — ради возведения костела в честь Бога-Избавителя и святой Девы Марии, а под именем святых Франтишка и Бернар­дина, монастыря и его строений». В том же году из Вильно пешком в Полоцк направились четыре монаха во главе с гвардианом Львом из Ланьцута, человеком образованным и известным, возможным опекуном Скорины во время его учебы в Кракове. В 1498 году де­ревянный монастырь (конвент) был уже возведен, а его гвардиан получил права плебана, это значит — мог крестить прихожан, что весьма встревожило самого московского царя Ивана III.