Ад Скарыны і Фёдарава — у XXI стагоддзе
Адам Мальдзіс
Выдавец: Чатыры чвэрці
Памер: 208с.
Мінск 2018
А ўсяго праз месяц пасля тае канферэнцыі (бываюць жа цуды!) пабачыў я прывабна выдадзеную ў новым мінскім выдавецтве «Научный мир» кніжку той жа даследчыцы «Міхал Клеафас Агінскі: палітык, дыпламат, міністр» у перакладзе з літоўскай на рускую мову Таццяны Цімчанкі. Аўтар прадмовы, вядомы беларускі гісторык Андрэй Мацук вызначае яе выключнае значэнне такімі словамі: «Кніга Рамуне Шмігельскіце-Стукене дазваляе разбурыць стэрэатып,' калі Міхал Клеафас Агінскі бачыцца нам толькі як кампазітар, аўтар выдатнага паланэза. Бо мэта кнігі — прадставіць яго як дзяржаўнага дзеяча, палітыка і дыпламата, пры тым свядома не паглыбляючыся ў дзейнасць М. К. Агінскага як кампазітара, шырока раскрытую ў гістарыяграфіі». Памяць менавіта пра такога суайчынніка, лічыць аўтар прадмовы, «у першую чаргу важная для народаў Літвы і Беларусі», чыя дзяржаўнасць, права на яе, дададзім ад сябе, не раз ставіліся пад сумненне. У гэтым сэнсе Агінскі сён-
ня становіцца для нас постаццю гістарычнай, прадвеснікам нашай дзяржаўнасці, якая ў завершаным выглядзе прыйшла да беларусаў амаль на два стагоддзі пазней. Прынамсі так я разумею словы ў назве маладзечанскай канферэнцыі пра яе значэнне «для сучаснага развіцця грамадства».
Ва «Уводзінах» да кнігі тую ж думку развівае і сама аўтарка, бачачы тры этапы ў спасціжэнні сутнасці Агінскага. На першым беларуска С. Немагай, літоўка Д. Кяўляйкіце, паляк А. НовакРамановіч, рускі I. Бэлза (дабаўлю сюды і сябе, аўтара гэтых радкоў) бачылі ў Агінскім пераважна кампазітара, на другім (беларус С. Верамейчык, англічанін А. Залускі) — яшчэ і таленавітага празаікамемуарыста. I вось Р. Шмігельскіце-Стукене, выкарыстаўшы віленскія, гаагскія, варшаўскія, маскоўскія архівы (да прыкладу, перапіску Агінскага з апошнім каралём Рэчы Паспалітай, ураджэнцам Беларусі Станіславам Аўгустам Панятоўскім), атрымала дастаткова аргументаў, каб у характарыстыцы Агінскага на першае месца паставіць словы «палітык, дыпламат, дзяржаўнік». Прытым дэмакратычны, смелы. Аказваецца, у «падрыхтаваным М. К. Агінскім у 1811 г. праекце Канстытуцыі Вялікага Княства Літоўскага было прадугледжана паступовае вызваленне сялян, а магчымасць палітычнага прадстаўніцтва сялянства абмяркоўвалася на сейміку дваран Віленскай губерні ў 1817 г.» (над кіраўніцтвам той самай асобы).
Найбольш самастойнымі, насычанымі новымі фактам!, узятымі з архіваў, мне бачацца другі ды трэці раздзелы манаграфіі: «Камісар Бюджэтнай камісіі Вялікага княства Літоўскага» і «Паміж Варшавай, Гаагай і Лонданам. Дыпламатычная місія ў кантэксце геапалітычных пераменаў». Пераказваць іх тут няма сэнсу, раю зацікаўленым набыць манаграфію ў мінскім «Кніжным салоне». А ў раздзеле «Час палітычных кампрамісаў і рашэнняў» расказваецца пра напружаную дзейнасць Агінскага ў час самага трагічнага для нашага народа Гродзенскага сейма 1793 года. Міхал Клеафас удзельнічаў у складанні вымушанай дамовы з Расіяй. За тое яго потым папракалі ў здрадніцтве, а ён жа быў рэалістам. Імкнуўся, напрыклад, ураўняць у правах Польшчу і ВКЛ хаця б па колькасці ваяводстваў (дзесяць
на дзесяць), напружана працаваў над законам «Пра абмежаванні раскошы», які зніжаў заробкі высокім чыноўнікам на 25 працэнтаў, абавязваў купляць толькі мясцовае, забараняў увозіць і ўжываць дарагое французкае віно, але падтрымліваў вываз драўніны для вырабу за мяжой мэблі. Устанаўліваліся болын справядлівыя суадносіны пры абмене грошай. Такія і падобныя рэформы заклікалася праводзіць дзеля таго, каб той, «хто мае менш», ахоўваўся «сілаю закона, каб мог ён пражыць на свае даходы».
А праз год, у час Касцюшкаўскага паўстання, Агінскі зноў дзейнічаў на беларуска-літоўскіх землях. Тады яго выкарыстоўвалі ў Вільні для супакаення натоўпу. Ён зноў паказаў сябе як палітык, «здольны згуртаваць народы. Як вопытны ваяр правёў атрады, прытым часткова з узброеных пікамі ды выпрамленымі косамі сялян, на ўсход, да Валожына ды Івянца, і на поўнач, да Браслава і Дзвіны, не пашкадаваўшы на паходы сваіх і жончыных грошай». Даведаўшыся пра падзеі на беларуска-літоўскіх землях, кіраўнік паўстання Тадэвуш Касцюшка прызнаў: «Грамадзянін Агінскі, які сваю экспедыцыю так паспяхова завяршыў, заслужыў на падзяку народа, якую ад імя апошняга яму і абвяшчаю».
Шлях палітычнай і дыпламатычнай дзейнасці, гаворыцца ў канцы манаграфіі літоўскай даследчыцы, «раскрывае новае аблічча Міхала Клеафаса Агінскага — актыўнага і паспяховага дзеяча».
Голас Радзімы. — 2015. — 24 снеж.
ениальный сын земли Новогрудской
Наш великий соотечественник родился в бывшем Новогрудском уезде Гродненской, а потом Минской губернии. Где конкретно? Среди литературоведов споры об этом то раз-
гораются, то затихают. Одни указывают на сам Новогрудок, другие — за Заосье под Барановичами, третьи — на придорожную корчму. Мне же куда убедительнее кажутся аргументы в пользу одного из еще двух Заосий, существовавших в том же уезде в позапрошлом столетии. Доказательства изложены в статье «Притягательная сила Парижа» («СБ», 1 августа 2008 г.). Но в данном случае они не столь существенны, поскольку Новогрудчина в любом случае остается родиной Мицкевича, его жизненной и творческой колыбелью.
Белорус? Поляк? Литвин (литовец)?
Поначалу вопрос о национальности Мицкевича я вообще в этой статье не хотел затрагивать. Но тут пришло в редакцию на мое имя письмо читателя из Минска Геннадия Балаболова, упрекавшего меня в отсутствии должного патриотизма: «...читаю у вас уже в который раз — “великий польский поэт — прославленный уроженец земли Новогрудской Адам Мицкевич”. Режет слух и досадно. Мицкевич называл себя литвином, т.е. белорусом. Не литовцем, летувисом, т.е. балтом, а литвином. Тогда почему сразу не сказать о Мицкевиче как о белорусе».
На мой взгляд, вопрос здесь и куда сложнее, и куда проще. Ведь Мицкевич сам не делил себя, и мы тоже не имеем права этого делать. К тому же патриотические чувства, понимание родины у поэта со временем менялись. Впрочем, обо всем по порядку.
Гении не делятся
Весь парадокс в том, что лет 20 назад я и сам мыслил подобно читателю Балаболову. Начну, пожалуй, с личного. Адам Мицкевич вошел в мою жизнь с 1955 года, когда отмечалось 100-летие со дня его смерти. Тогда по собственному выбору я начал писать
дипломную работу «Адам Мицкевич — публицист». И обнаружил много преинтереснейших сведений о нем как о патриоте своей родины, борце за свободу европейских народов. Газета, которую он издавал в Париже во время революции 1848 года, так и называлась — La Tribune des Peuples («Трибуна народов»). А еще оказалось, что Мицкевич предвидел многое из будущего — телевидение и даже полеты в космос. Недаром его считали не только гением, но и пророком.
А потом у меня было еще составление белорусского сборника произведений Мицкевича, посвященных новогрудскому краю, подготовка к печати белорусского перевода его эпопеи «Пан Тадеуш», сделанного Брониславом Тарашкевичем, работа над книгой «Адам Мицкевич и Беларусь» и многое другое. Думается, именно поэтому 10 лет назад, когда во всем мире отмечалось 200-летие со дня рождения нашего великого соотечественника, из Польши мне пришло приглашение принять от Беларуси членство в Международном юбилейном комитете.
Но ехал я в Варшаву на заседание комитета, а потом и на юбилейную научную конференцию, хотя и вооруженный различными книгами, однако в смятении чувств. Ведь предстояло доказывать то, о чем, по существу, и пишет Геннадий Балаболов: мол, и мы, белорусы, имеем право на наследие поэта. Потому что родился он на нашей, новогрудской, земле. Предком его был восточнобелорусский крестьянин Митька (вычитал у польского исследователя), а другой представитель этого разветвленного рода стал белорусским писателем Якубом Коласом! И главное: как поэт Адам Мицкевич возрос на белорусской действительности, на богатейшем белорусском фольклоре. На основании всего вышеизложенного и многого другого некоторые горячие патриоты и утверждали (Балаболов здесь далеко не первый), не допуская ни малейшего компромисса: Мицкевич стопроцентно белорусский. И баста!
Но одновременно существовали и другие крайние позиции. Я видел польские путеводители, где однозначно утверждалось: Новогрудчина — польская земля, поскольку там родился Мицкевич. А литовцы, усмехаясь, сразу же ссылались на первую строку поэмы
«Пан Тадеуш»: «Litwo! Ojczyzno moja...» — «О, Литва! Моя Отчизна...» «А ваш Новогрудок — это Наугардукас, первая или вторая, после полулегендарной Воруты, столица Великого Княжества Литовского. И Миндовг, коронованный там, это наш и только наш Миндаугас...» Споры, случалось, заходили в тупик. «Не хватало еще, чтобы они снова разгорелись на юбилейной конференции, не пристало, чтобы я стал одним из разжигателей», — думалось под перестук вагонных колес.
Однако уже на первом пленарном заседании в выступлениях именитых общественных деятелей, ученых, писателей была поставлена одна из главных точек над «і» всей конференции: наследие великого поэта принадлежит не только польскому, но и белорусскому, литовскому народам, всем славянским народам, всей Европе, всей земной цивилизации.
Восхождение
Л как же тогда быть с родиной, с национальными чувствами? — вопрошали другие участники юбилейной конференции. И как все это понимал сам Мицкевич? Общие положения требовалось наполнить конкретным содержанием.
И тут уже я смело включился в дискуссию, показывая, как у поэта менялось, наполнялось новым историческим содержанием понимание Отчизны. Это как восхождение на гору: с каждым новым шагом открываются новые горизонты. Взойдем же, хотя бы пунктирно, вместе с поэтом на высокие, светлые, но и тернистые вершины его жизни.
Начались они с живописных холмов Новогрудчины. Потом состоялись восхождения на гору Гедимина в университетском Вильно, крымский Аюдаг, крутые Альпы. Параллельно покорялись вершины творческие: писались романтические баллады и романсы, исторические поэмы «Гражина» и «Конрад Валленрод», ностальгические «Крымские сонеты», основанные на белорусском фольклоре
«Дзяды», прощание со старыми шляхетскими иллюзиями — «Пан Тадеуш». Все выше и выше! Вплоть до лозаннских лирических миниатюр, рожденных в швейцарских Альпах. Изящных, маленьких, но обнимающих, охватывающих уже весь мир.
КНІГІ ОНЛАЙН
